рефераты
рефераты
Главная
Зоология
Инвестиции
Иностранные языки
Информатика
Искусство и культура
Исторические личности
История
Кибернетика
Коммуникации и связь
Косметология
Криминалистика
Криминология
Криптология
Кулинария
Культурология
Литература
Литература зарубежная
Литература русская
Логика
Военная кафедра
Банковское дело
Биржевое дело
Ботаника и сельское хозяйство
Бухгалтерский учет и аудит
Валютные отношения
Ветеринария
География
Геодезия
Геология
Геополитика
Государство и право
Гражданское право и процесс
Делопроизводство

Александр I


Александр I

ВЛАДИМИР ФЕДОРОВ

Старший сын Павла I и внук Екатерины II родился 12 декабря 1777 года.

Екатерина II нарекла его в честь Александра Невского — покровителя

Петербурга. Александр был ее любимым внуком, и она сама руководила его

воспитанием, пригласив лучших преподавателей. Русскую словесность и историю

преподавал ему М. Н. Муравьев — писатель, один из просвещеннейших людей

своего времени (отец будущих декабристов Никиты и Александра Муравьевых);

естественные науки — известный ученый и путешественник, академик П. С.

Паллас; законоучителем и духовником был протоиерей А. А. Самборский — по

отзывам современников, “человек светский, лишенный глубокого религиозного

чувства”, сумевший, однако же, внушить это чувство своему ученику.

Самборский долго жил в Англии, был страстным англоманом; ему было поручено,

помимо духовных наставлений, обучать Александра английскому языку.

По рекомендации широко известного в то время в Европе публициста и

дипломата Фридриха Гримма, с которым Екатерина вела дружескую переписку, в

1782 г. в Россию был приглашен швейцарец Фридрих-Цезарь Лагарп — человек

высокообразованный, приверженец идей Просвещения и республиканец по

взглядам — состоять “кавалером” при Александре и обучать его французскому

языку. В этой должности он находился 11 лет (1784 — 1795), имея полную

свободу внушать своему ученику те идеи, которые разделял. Знакомя

Александра с отвлеченными понятиями о естественном равенстве людей,

предпочтительности республиканской формы правления, о политической и

гражданской свободе, о “всеобщем благе”, к которому должен стремиться

правитель, Лагарп при этом тщательно обходил реальные язвы крепостнической

России. Более всего он занимался нравственным

воспитанием своего ученика. Рассказывают, что по совету Лагарпа

Александр вел журнал, куда записывал все свои проступки. Впоследствии он

говорил, что всем, что есть в нем хорошего, он обязан Лагарпу.

Общий надзор за воспитанием Александра и его младшего брата Константина

был вверен графу Н. И. Салтыкову, ограниченному, но ловкому придворному

интригану, главной обязанностью которого было доносить императрице о каждом

шаге Александра и Константина, равно как и их воспитателей.

Несмотря на подбор блестящих преподавателей, Александр не получил

основательного образования. Они отмечали в своем ученике нелюбовь к

серьезному учению, медлительность, леность, склонность к праздности. Он не

умел сосредоточиться. Мало читал; обладая незаурядным умом, быстро

схватывал всякую мысль, но потом так же быстро ее забывал. В 1793 г., когда

Александру еще не исполнилось и 16 лет, Екатерина II женила его на 14-

летней баденской принцессе Луизе, нареченной в православии Елизаветой

Алексеевной. Женитьба положила конец учебным занятиям Александра.

Действенной школой его воспитания была атмосфера враждующих между собою

“большого двора” Екатерины II в Петербурге и “малого” — Павла Петровича в

Гатчине. Необходимость лавировать между ними приучила Александра, по

выражению историка В. О. Ключевского, “жить на два ума, держать две

парадные физиономии”, развила в нем скрытность и лицемерие. Роскошь и

утонченные салонные разговоры не могли скрыть от него закулисную,

неприглядную жизнь двора его державной бабки. Он видел непривлекательность

грубых гатчинских порядков, презрение Екатерины и ее придворных к “малому

двору” в Гатчине, слышал недвусмысленные высказывания своего отца об

“узурпации” Екатериной его прав на престол. Тогда-то и сложилась личность

Александра, вызывавшая разноречивые оценки и суждения как современников,

так и позднее историков.

Уже в 1787 г. Екатерина II решила передать престол Александру, минуя

Павла, а в 1794 г. ознакомила с этим планом своих наиболее доверенных

сановников, ссылаясь на “нрав и неспособность” Павла. Утверждают, что

против выступил граф В. А. Мусин-Пушкин, влиятельный вельможа, и дело о

престолонаследии на время остановилось. В сентябре 1796 г., незадолго до

кончины, Екатерина вновь вернулась к этому вопросу, поставив Александра в

известность о своем решении, и начала составлять об этом манифест для

всенародного объявления, но не успела этого сделать. Намерения Екатерины не

были тайной для Павла. О них стало ему известно от самого Александра.

Уверяя отца о своем нежелании принять престол, он в присутствии А. А.

Аракчеева принес Павлу присягу как императору и еще при жизни Екатерины

называл его “императорским величеством”.

Чтобы погасить подозрительность отца, Александр во всеуслышание

заявлял, что желает вообще “отречься от сего неприглядного поприща”

(наследования престола). Об этом же он сообщал в письмах, несомненно

перлюстрируемых для Павла. В 1796 г. он писал Лагарпу (в то время уже

выехавшему из России) о своем желании “поселиться с женою на берегах Рейна”

и “жить спокойно частным человеком, полагая свое счастие в обществе друзей

и в изучении природы”.

По вступлении Павла на престол Александр получает ряд важных постов:

его назначают военным губернатором Петербурга, шефом лейб-гвардии

Семеновского полка, инспектором кавалерии и пехоты, а несколько позже и

председателем Военного департамента Сената. Каждое утро он обязан был

являться к отцу с рапортом, выслушивая от него строгие выговоры за малейшую

ошибку. Ряд крупных военных назначений получил и Константин, с которым

Павел обращался так же круто, как и с любым офицером. Как свидетельствуют

современники, Александр и Константин очень боялись своего деспотичного

отца.

В 1796 г. вокруг Александра сложился дружеский, “интимный” кружок

молодых аристократов — князь А. А. Чарторыйский, граф П. А. Строганов, Н.

Н. Новосильцев, граф В. П. Кочубей. Все они в то время увлекались идеями

Века Просвещения и даже были поклонниками “радикализма и якобинства”.

Наиболее одаренный и честолюбивый из этого кружка Петр Строганов стремился

подчинить своему влиянию Александра. Двоюродный брат Строганова Николай

Новосильцев, обладавший блестящим литературным слогом, задавал тон

изящества и непринужденности в кружке. Тонкий политик и наблюдатель,

выдающегося ума и дарований Адам Чарторыйский, будучи горячим патриотом

Польши, лелеял мысль о восстановлении ее государственности и возлагал в

этом надежду на Александра как на будущего императора. Умеренных взглядов

придерживался Виктор Кочубей — блестящий дипломат, воспитанный в Англии,

убежденный англоман. Собираясь тайно, члены кружка вели откровенные беседы

о необходимости отменить крепостничество, о вреде деспотизма, о

предпочтительности республиканского образа правления. При этом сам

Александр высказывал весьма радикальные взгляды. Он, -как вспоминал

Чарторыйский, говорил, “что ненавидит деспотизм повсюду, во всех его

проявлениях, что любит одну свободу, на которую имеют одинаковое право все

люди, что он с живым участием следил за французскою революциею, что,

осуждая ее ужасные крайности, он желает республике успехов и радуется им...

что желал бы всюду видеть республики и признает эту форму правления

единственно сообразною с правами человечества... что наследственная

монархия установление несправедливое и нелепое, что верховную власть должна

даровать не случайность рождения, а голосование народа, который сумеет

избрать наиболее способного к управлению государством”. Чарторыйский

уверяет, что Александр говорил это вполне искренне.

Во время коронации Павла I Чарторыйский по поручению Александра

подготовил проект “манифеста”, в котором указывалось на “неудобства”

неограниченной монархии и на выгоды той формы правления, которую Александр,

когда он станет императором, надеялся даровать, утвердив свободу и

правосудие. Далее говорилось, что Александр, “исполнив эту священную для

него обязанность”, намерен “отказаться от власти для того, чтобы признанный

наиболее достойным ее носить мог упрочить и усовершенствовать дело,

основание которого он положил”. Александр был весьма доволен составленным

проектом, благодарил за него Чарторыйского, а затем надежно спрятал проект

и никогда не заговаривал о нем. Это было вполне в духе Александра.

Впоследствии, уже будучи императором, он не раз заявлял о своем

намерении ввести в Россию конституцию, “законно-свободные учреждения”,

представительное правление, поручал составить проекты в этом духе, одобрял

их и неизменно прятал под сукно. Разрыв между словом и делом,

демагогическими заявлениями и реальной политикой был для него характерен и

находит свое объяснение в несомненном влиянии противоречивой политики

“просвещенного абсолютизма”: модные либеральные и просветительские идеи

прекрасно уживались в ней с реакционной абсолютистско-крепостнической

практикой.

“Ужасная четырехлетняя школа при Павле”, по словам Н. М. Карамзина, не

прошла для Александра бесследно. К скрытности и лицемерию прибавился и

страх перед деспотом-отцом, а впоследствии и боязнь заговора. Не только

“тень убитого отца” (Павла I), но и опасность самому стать жертвой

заговора, постоянно преследовали Александра. Правление Павла I вызвало

всеобщее недовольство, особенно дворянства, интересы которого были сильно

ущемлены (восстановление обязательной службы и телесных наказаний для

дворян, введение для них массы стеснений и ограничений). К тому же при

непредсказуемом поведении Павла никто не мог чувствовать себя в

безопасности. Не чувствовал себя в безопасности и Александр. Один из

современников свидетельствует, что Павел уже готовил приказ своим фаворитам

Аракчееву и Ф. И. Линденеру “заточить императрицу и двух ее сыновей и тем

избавиться от всех тех, которые казались ему подозрительными”. Императрицу

Марию Федоровну предполагалось сослать в Холмогоры, Александра посадить в

Шлиссельбург, а Константина в Петропавловскую крепость. Это и помогло

заговорщикам привлечь Александра на свою сторону.

Заговор против Павла I созрел уже к середине 1800 года. Вдохновителем

его был екатерининский вельможа, опытный политик и дипломат, граф Н. П.

Панин, а руководителем и исполнителем петербургский военный генерал-

губернатор граф П. А. Пален. К заговору был прича-стен и английский посол

Чарльз Витворт. Была вовлечена в него также большая группа офицеров. В

сентябре 1800 г. состоялся конфиденциальный разговор Панина с Александром,

в котором он “намекнул” на возможное насильственное устранение Павла. Далее

все переговоры с Александром вел Пален. Александр дал согласие при условии

сохранения жизни отца, даже заставил Палена в этом поклясться. “Я дал ему

это обещание, — говорил после Пален, — я не был так безрассуден, чтобы

ручаться за то, что было невозможно. Но нужно было успокоить

угрызения совести моего будущего государя. Я наружно согласился с его

намерением, хотя был убежден, что оно невыполнимо”. Впоследствии Александр

утверждал, что заговорщики его “обманули” и демонстративно удалил их всех в

деревни. Некоторые исследователи полагают, что Александр лишь на словах

потребовал от заговорщиков клятвы, хотя сам не рассчитывал на иной исход

дела.

В начале марта 1801 г. Павел прослышал о готовящемся заговоре и

поделился этим с Паленом. Медлить было нельзя. С Александром был согласован

срок выступления — ночь с 11 на 12 марта, когда караул должны были нести

солдаты Семеновского полка, шефом которого был Александр. В полночь 60

заговорщиков-офицеров пересекли Марсово поле, переправились через замерзшие

рвы, окружавшие только что выстроенный Михайловский замок, куда Павел

переселился как в наиболее “надежное” место. Разоружив не оказавшую

сопротивления охрану, заговорщики проникли в замок. В комнату Павла

заговорщики шли двумя путями, разбившись на группы. Когда они ворвались в

спальню императора, то, к своему ужасу, увидели, что она пуста. Мелькнула

мысль, что Павел бежал через потайную дверь, но вскоре заметили его

скорчившимся от страха за ширмой. Павел на коленях умолял заговорщиков

сохранить ему жизнь, обещая выполнить все их требования. Но события

развивались стремительно. Вторая партия заговорщиков своим шумным

приближением напугала первую, и та решила немедленно покончить с Павлом. В

суматохе некоторые даже бросились бежать, кто-то сбросил ночник, и в

темноте Павла прикончили. Говорят, что табакерка П. А. Зубова и шарф Я. Ф.

Скарятина были главными орудиями его убийства.

В первом часу ночи Пален принес весть Александру о “скоропостижной

кончине” его отца. Рассказывают, что Александр “залился слезами”. Пален

заставил его выйти к собранным во дворе Михайловского замка Семеновскому и

Преображенскому полкам. “Довольно ребячиться, ступайте царствовать и

покажитесь гвардии”, — сказал он. 12 марта 1801 г. был обнародован

манифест, в котором говорилось: “Судьбам Всевышнего угодно было прекратить

жизнь любезнейшего родителя нашего, государя императора Павла Петровича,

скончавшегося скоропостижно апоплексическим ударом в ночь с 11-го на 12-е

число сего месяца”.

При известии о смерти Павла I “столичное общество предалось

необузданной и ребяческой радости, восторг выходил даже из пределов

благопристойности”, — вспоминал один из современников. Дружный хор

торжественных од приветствовал восшествие на престол Александра I. Среди

них была и ода Г. Р. Державина “На всерадост-ное восшествие на престол

императора Александра Первого”. Правда, она не была пропущена в печать, ибо

в ней содержался недвусмысленный намек на дворцовый переворот, но Александр

пожаловал за нее поэту бриллиантовый перстень. День коронации нового царя,

состоявшейся 15 сентября 1801 г., приветствовал стихами и Н. М. Карамзин.

“После краткого и несчастливого царствования Павла вступление на престол

Александра было встречено восторженными возгласами, — писал декабрист А. М.

Муравьев. — Никогда еще большие чаяния не возлагались у нас на наследника

власти. Спешили забыть безумное царствование. Все надеялись на ученика

Лагарпа и Муравьева”.

Сам Александр своим поведением и даже внешним видом производил

благоприятное впечатление на публику. Скромно одетый император “запросто”

разъезжал или гулял пешком по улицам Петербурга, и толпа восторженно

приветствовала его, а он милостиво отвечал на эту дань почтения. Самые его

слова и поступки, по выражению Муравьева, “дышали желанием быть любимым”.

В августе 1801 г. в Петербурге появился вызванный Александром из Женевы

Лагарп. Но это был уже не тот республиканец и “якобинец”, некогда смущавший

придворные круги. Теперь он предостерегает своего воспитанника от

“призрачной свободы народных собраний и либеральных увлечений вообще”,

указывает на пример Пруссии, “соединившей с законами порядок”, — твердую

монархическую власть. “Не дайте себя увлечь тем отвращением, какое внушает

вам абсолютная власть, сохраните ее в целости и нераздельно”, — наставлял

Лагарп. Он давал совет: “Надо приучать своих министров к мысли, что они —

только уполномоченные”, обязанные докладывать монарху все дела “во всей

полноте и отчетливости”; царю следует “выслушивать внимательно их мнения,

но решения принимать самому и без них, так что им остается лишь

исполнение”. Наконец, он требовал от Александра покарать убийц Павла, дабы

впредь не было подобных покушений. Лагарп хотя и понимал вред

крепостничества, но советовал Александру вести дело к отмене крепостного

права постепенно, “без шума и тревоги” и без малейшего посягательства на

права собственности дворянства.

Александр вступил на престол со сложившимися взглядами и намерениями, с

определенной “тактикой” поведения и управления государством. Современники

говорили о таких чертах его характера и поведения, как скрытность,

лицемерие, непостоянство: “сущий прельститель” (М. М. Сперанский),

“властитель слабый и лукавый” (А. С. Пушкин), “сфинкс, неразгаданный до

гроба” (П. А. Вяземский), “коронованный Гамлет, которого всю жизнь

преследовала тень убитого отца” (А. И. Герцен). Отмечали в нем и “странное

смешение философских поветрий века просвещения и самовластия”. Друг его

юности Адам Чарторыйский впоследствии отзывался о нем:

“Император любил внешние формы свободы, как можно любить

представление... но кроме форм и внешности, он ничего не хотел и ничуть не

был расположен терпеть, чтобы они обратились в действительность”. Генерал

П. А. Тучков отметил в воспоминаниях, что уже “при начале вступления на

престол” Александра “из некоторых его поступков виден был дух

неограниченного самовластия, мщения, злопамятности, недоверчивости,

непостоянства и обманов”. А. И. Тургенев (брат декабриста Н. И. Тургенева)

называл Александра I “республиканцем на словах и самодержцем на деле” и

считал, что “лучше деспотизм Павла, чем деспотизм скрытый и переменчивый

Александра”. А вот впечатления французского императора Наполеона от встреч

с Александром I: “Русский император — человек несомненно выдающийся; он

обладает умом, грацией, образованием; он легко вкрадывается в душу, но

доверять ему нельзя: у него нет искренности. Это настоящий грек древней

Византии. Он тонок, фальшив и ловок”.

Александр I отличался поистине виртуозней способностью строить свои

успехи на чужой доверчивости. Обладая “врожденным даром любезности”, он мог

ловко расположить к себе людей различных взглядов и убеждений:

с “либералами” говорить о “либерализме”, с ретроградами — о “незыблемых

устоях”, проливать обильные слезы с религиозной фанатичкой баронессой В. Ю.

Крю-денер, беседовать с английскими квакерами (представителями

реформатского религиозного течения) о спасении души и веротерпимости.

Говоря в указах, что человеческие заблуждения нельзя исправлять насилием, а

лишь кротостью и просвещением, Александр тут же негласно приказывал

расстрелять нескольких духоборов за отказ сражаться во время войны. Он

выслушивает проповеди скопца Кондратия Селиванова, но утвердит решение

военного суда о наказании солдат-скопцов батогами. За актерство

современники называли Александра I “северный Тальма” (знаменитый в то время

французский актер). “Такого артиста в жизни, — писал об Александре I

историк С. П. Мельгунов, — редко рождает мир не только среди венценосцев,

но и простых смертных”.

Крайне самолюбивый, недоверчивый и подозрительный, Александр ловко

пользовался людскими слабостями, умел играть в “откровенность” как надежное

средство управлять людьми, подчинять их своей воле. Он любил приближать к

себе лиц, неприязненно относившихся друг к другу, и ловко пользовался их

взаимной неприязнью и интригами, а однажды так и заявил управляющему

канцелярией Министерства полиции Я. И. де Санглену: “Интриганы так же нужны

в общем государственном деле, как и люди честные, иногда даже более”.

Лицейский товарищ Пушкина и близкий ко двору барон М. А. Корф

вспоминал, что Александр, подобно бабке своей Екатерине II, “в высшей

степени умел покорять себе умы и проникать в души других, утаивая

собственные ощущения и помыслы”. Известная французская писательница мадам

де Сталь, на которую Александр произвел большое впечатление при встрече с

ним в 1814 г. в Париже, отзывалась о нем как о “человеке замечательного ума

и сведений”. Александр говорил с ней о “вреде деспотизма” и заверял в своем

“искреннем желании” освободить крепостных крестьян в России. В том же году

во время визита в Англию он наговорил массу любезностей вигам —

представителям либеральной парламентской партии — и уверял их, что намерен

создать оппозицию в России, ибо она “правильнее помогает отнестись к делу”.

“Благодушие” и “приветливость” Александра покорили известного прусского

государственного деятеля и реформатора барона Генриха-Фридриха Штейна.

Однако от проницательного прусского министра не укрылась присущая

императору черта: “Он нередко прибегает к оружию лукавства и хитрости для

достижения своих целей”. Известно высказывание шведского посла в Петербурге

графа Лагербильке: “В политике Александр тонок, как кончик булавки, остер,

как бритва, фальшив, как пена морская”. “Изворотлив, как грек”, — отзывался

об Александре французский писатель Франсуа Шатобриан.

Александр не любил тех, кто “возвышался талантами”. Современники

отмечали, что “он любит только посредственность; настоящие гений, ум и

талант пугают его, и он только против воли и отворотясь употребляет их в

крайних случаях”. Конечно, он не мог обойтись без умных, талантливых

государственных и военных деятелей, таких, как Сперанский, Кутузов,

Мордвинов. Нельзя назвать бездарностями реакционных деятелей его

царствования, таких, как А. А. Аракчеев, А. С. Шишков, митрополит Филарет.

Но в большинстве своем его окружали беспринципные, без чести и совести,

царедворцы, вроде московского генерал-губернатора Ф. В. Ростопчина,

министра духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицына, “гасителей

просвещения” Д. П. Рунича и М. Л. Магницкого, изувера-фанатика архимандрита

Фотия.

Александр и сам весьма нелестно отзывался о сановниках, которыми себя

окружил. В 1820 г. он жаловался прусскому королю Фридриху-Вильгельму III,

что “окружен негодяями” и “многих хотел прогнать, но на их место являлись

такие же”. Он старался приблизить к себе людей, не имевших прочных связей в

аристократических кругах, привлекал лиц, заведомо ничтожных и даже

презираемых в обществе, неохотно назначал на государственные посты

представителей родовой аристократии, которая вела себя независимо. Особенно

оскорбляло чувства обойденных “российских патриотов” “засилье иностранцев”

на русской службе, которым Александр демонстративно отдавал предпочтение.

“Чтобы понравиться властелину, нужно быть или иностранцем или носить

иностранную фамилию”, — сетовал А. М. Муравьев.

В салонах передавали друг другу остроту генерала А. П. Ермолова,

который на вопрос царя, какую награду он хотел бы получить за свои воинские

заслуги, ответил:

“Государь, произведите меня в немцы”. Декабрист

И. Д. Якушкин вспоминает: “До слуха всех беспрестанно доходили

изречения императора Александра, в которых выражалось явное презрение к

русским”. Во время смотра своих войск в 1814 г. близ французского городка

Вертю в ответ на похвалы герцога Веллингтона по поводу их хорошей

организации, Александр во всеуслышание заявил, что этим он обязан

иностранцам на русской службе, а однажды в Зимнем дворце, “говоря о русских

вообще, сказал, что каждый из них или плут или дурак”. Не случайно в числе

задач первой декабристской организации Союза спасения было “противодействие

иностранцам, находившимся на русской службе”.

Помимо неискренности, “изменчивости и двусмысленности его характера”, у

Александра отмечали упрямство, подозрительность, недоверчивость, большое

самолюбие и стремление “искать популярности по любому поводу”. В семейном

кругу его называли “кротким упрямцем”. Шведский посол барон Стединг

отзывался о нем: “Если его трудно было в чем-нибудь убедить, то еще труднее

заставить отказаться от мысли, которая в нем возобладала”. Особенное

упрямство и настойчивость он проявлял, когда дело касалось его самолюбия.

Упрямство вполне соединялось со слабой волей, как “либерализм” на словах —

с деспотизмом и даже жестокостью — на деле. “Он слишком слаб, чтобы

управлять, и слишком силен, чтобы быть управляемым”, — отзывался о нем

Сперанский, который отмечал и непоследовательность царя (“он все делает

наполовину”).

Александр никогда не забывал событий марта 1801 г. — не столько из-за

“угрызения своей совести”, сколько как предостережение. Подозрительность,

унаследованная от Павла I, с годами у Александра возрастала. Отсюда система

надзора и сыска, особенно развившаяся в последние годы его царствования.

Сам он охотно слушал доносы и даже поощрял их, требуя от своих сотрудников,

чтобы они следили друг за другом, и даже считал допустимым прочитывать

корреспонденцию своей жены.

У современников сложилось представление о крайней его ветрености и

непостоянстве. Для ближайшего окружения Александра не были тайной его

сложные семейные отношения, полные взаимной подозрительности и притворства.

Все прекрасно знали, в том числе и императрица Елизавета Алексеевна, о

продолжительной (более чем 20-летней) связи Александра с А. М. Нарышкиной,

которая в 1808 г. родила ему дочь Софью (смерть Софьи Нарышкиной в 1824 г.

Александр переживал как самую большую личную трагедию). Он особенно любил

“общество эффектных женщин”, выказывая им “рыцарское почтение, исполненное

изящества и милости”, как выражались его современницы. По свидетельству

графини Эд-линг, “отношение к женщинам у Александра не изменялось с летами,

и [его] благочестие отнюдь не препятствовало веселому времяпрепровождению”.

Полицейские донесения австрийскому канцлеру Мет-терниху во время

Венского конгресса 1815 г., куда съехались монархи-победители над

Наполеоном вершить судьбы Европы, пестрят сообщениями о волокитстве

русского царя. Но надо сказать, что “игра в любовь” у Александра

подчинялась дипломатической интриге. В салонах велась закулисная

дипломатическая игра, тон в которой задавали Александр, сам Меттерних и

французский министр иностранных дел Талейран.

Несколько слов о внешнем облике и некоторых чертах повседневной бытовой

жизни Александра I. Сохранилось немало его портретов, на которых он

изображен высоким и стройным молодым человеком, розовощеким и голубоглазым,

с приятной улыбкой. Хотя придворные художники, несомненно, идеализировали

облик Александра, но, судя по рассказам современников, основные черты его

переданы верно. Наиболее близким к натуре считается портрет, написанный

знаменитым английским художником Джорджем Доу. Здесь изображен задумавшийся

мужчина средних лет с небольшими бакенбардами и сильно поредевшими

волосами. С юности Александр был близорук, но предпочитал пользоваться не

очками, а лорнетом;

был глух на левое ухо, поврежденное еще в детстве, когда во время

стрельбы он оказался рядом с артиллерийской батареей. С юности закаливал

свое здоровье, ежедневно принимая холодные ванны. В повседневном быту сам

он жил относительно скромно. С весны до глубокой осени обычно проживал в

Царском Селе, занимая там малые комнаты дворца. Ранним утром, в любую

погоду прогуливался он по Царскосельскому парку. С 1816 г. постоянным

спутником его прогулок стал Карамзин. Император и придворный историограф

беседовали по самым острым политическим вопросам, при этом Карамзин смело

высказывал о них свои суждения. Зимой император переезжал в Петербург, где

по утрам бывал на разводе караула и воинских экзерцициях, затем принимал с

докладами министров и управляющих.

В первые годы царствования он редко покидал Царское Село или Петербург.

Частые и продолжительные разъезды приходятся в основном на последние 10 лет

его царствования. Подсчитано, что за это время им было проделано более 200

тыс. верст пути. Он путешествовал на Север и на Юг России, бывал на Урале,

Средней и Нижней Волге, в Финляндии, Варшаве, ездил в Лондон, несколько раз

в Париж, Вену, Берлин, посетил ряд других городов Западной Европы.

В манифесте 12 марта 1801 г. Александр I объявил, что будет управлять

“Богом врученным” ему народом “по законам и по сердцу в Бозе почивающей

августейшей бабки нашей государыни Екатерины Великия”, тем самым подчеркнув

приверженность политическому курсу этой императрицы, много сделавшей для

расширения дворянских привилегий. Он начал с того, что восстановил

отмененные Павлом I “Жалованные грамоты” дворянству и городам (1785),

дворянские выборные корпоративные органы — уездные и губернские дворянские

собрания, освободил дворян и духовенство от телесных наказаний (которые

ввел Павел), объявил амнистию всем бежавшим за границу от павловских

репрессий, вернул из ссылки до 12 тыс. опальных или репрессированных Павлом

по политическим и иным мотивам чиновников и военных. Среди них значились

возвращенный еще Павлом I из Сибири, но находившийся в ссылке в Калужской

губернии “бывший коллежский советник Радищев” и сосланный в Кострому за

участие в тайном политическом кружке “артиллерии подполковник Ермолов”.

Были отменены и другие раздражавшие дворянство павловские указы, вроде

запрета носить круглые французские шляпы, выписывать иностранные газеты и

журналы, выезжать за границу. В городах исчезли виселицы, к коим прибивали

доски с именами опальных. Была объявлена свобода торговли, поведено

распечатать частные типографии и дозволить их владельцам издавать книги и

журналы. Была упразднена вселявшая страх Тайная экспедиция, занимавшаяся

сыском и расправой. Пока это были еще не реформы, а отмена наиболее

тиранических распоряжений Павла I, вызывавших всеобщее недовольство, но

влияние этих мер на умы было исключительно велико и породило надежды на

дальнейшие перемены. В серьезность реформаторских намерений Александра I

верили не только в России: даже американский президент Томас Джефферсон

полагал, что новый русский царь всерьез готовится к реформам.

Хотя в манифесте о восшествии на престол Александр I и подчеркивал

преемственность своего правления с царствованием Екатерины, однако его

правление не было ни возвратом к “золотому веку” Екатерины, ни полным

отказом от политики, проводимой Павлом. Александр не любил, когда ему

напоминали о царствовании бабки, и недружелюбно относился к екатерининским

вельможам, на многое претендовавшим. Демонстративно подчеркивая свое

отрицание характера и методов павловского правления, он воспринял много

черт его царствования, причем в главной его направленности — к дальнейшей

бюрократизации управления, к укреплению самовластья. Да и сами “гатчинские

привычки” (приверженность к воинской муштре) глубоко укоренились в нем,

любовь к парадам и разводам осталась у него на всю жизнь. По натуре

Александр I не был реформатором. К такому заключению пришел и весьма

осведомленный его биограф великий князь Николай Михайлович Романов:

“Император Александр никогда не был реформатором, а в первые годы

царствования он был консерватором более всех окружавших его советников”.

Однако Александр не мог не считаться с “духом времени”, в первую

очередь с влиянием идей французской революции, и даже в какой-то мере

использовал эти идеи в своих интересах. Любопытно его заявление: “Самое

могучее оружие, каким пользовались французы и которым они еще грозят всем

странам, это общее убеждение, которое они сумели распространить, что их

дело есть дело свободы и счастья народов, поэтому “истинный интерес

законных властей требует, чтобы они вырвали из рук французов это страшное

оружие и, завладевши им, воспользовались им против их самих”. В русле этих

намерений и следует рассматривать широковещательные демагогические

заявления царя (особенно за границей) о его стремлении к преобразованиям, к

обеспечению “свободы и счастья народов”, о намерении отменить в России

крепостное право и ввести “законно-свободные' учреждения”, т. е.

конституционные порядки.

По сути дела Александр I стремился, не меняя основного направления

политики Екатерины II и Павла I, к укреплению абсолютизма, найти способы

укрепления своей власти, которые соответствовали бы “духу времени”. В этом

и заключалась суть его заигрывания с либерализмом, присущего, впрочем, не

только Александру I, но и другим российским монархам. Однако он не

чуждался, особенно в годы его откровенно реакционного политического курса,

применять и “палаческие методы управления”. Одна из характерных черт

российского самодержавия — его умение, в зависимости от конкретной

обстановки, проводить гибкую политику, идти на уступки, приспосабливаться к

новым явлениям и процессам в стране и использовать их в интересах

укрепления своих позиций. В значительной мере этим и объясняются

относительная самостоятельность, сила и живучесть российского самодержавия.

Вступая на престол, Александр I публично и торжественно провозгласил,

что отныне в основе политики будет не личная воля или каприз монарха, а

строгое соблюдение законов. В манифесте от 2 апреля 1801 г. об уничтожении

Тайной экспедиции говорилось, что отныне положен “надежный оплот

злоупотреблению”, что “в благоустроенном государстве все преступления

должны быть объемлемы, судимы и наказуемы общею силою закона”. При каждом

удобном случае Александр любил говорить о приоритете законности. Населению

были обещаны правовые гарантии от произвола.

Все эти заявления имели большой общественный резонанс. Идея законности,

утверждения “власти закона” была главнейшей у представителей различных

направлений общественной мысли: Сперанского, Карамзина, декабристов,

Пушкина (наиболее четко выражена эта идея в его оде “Вольность”). Для

разработки плана преобразований царь привлек своих “молодых друзей”

Строганова, Кочубея, Чарторыйского и Новосильцева, которые и составили его

“интимный кружок” или “Негласный комитет”. Хотя комитет и назывался

“негласным”, но о нем знали и говорили многие. Впрочем, и сам Александр не

делал из него тайны, опираясь на него в борьбе с сановной оппозицией.

“Молодые друзья”, однако, уже оставили былые республиканские увлечения и

придерживались весьма умеренных взглядов, были осторожны в своих проектах и

предположениях и, строя планы реформы государственного управления,

рассуждая о необходимости издать “Жалованную грамоту народу”, тем не менее

исходили из незыблемости основ абсолютизма и сохранения крепостничества.

С июня 1801 по май 1802 г. комитет собирался 35 раз, но в 1803 г. после

всего дишь четырех заседаний был закрыт. Александр I уже прочно чувствовал

себя на троне, и не было нужды в либеральных разговорах. Хотя все дело и

ограничивалось по существу этими разговорами, но они пугали аристократию

екатерининских времен, окрестившую комитет “якобинской шайкой” (слова поэта

Г. Р. Державина). Повод к такому нелестному эпитету подал и сам царь, в

шутку называвший свой “интимный комитет” “Комитетом общественного спасения”

(так назывался один из комитетов французского Конвента в период якобинской

диктатуры под главенством М. Робеспьера).

“Дух времени” выразился в проведенных Александром мерах, хотя и

второстепенных, по такому жгучему вопросу, как крестьянский. С самого

начала новый царь без какого-либо специального указа или манифеста

прекратил раздачу крестьян в частные руки. Уже во время коронации в

сентябре 1801 г. таких раздач не последовало (вопреки сложившейся

“традиции”) “к великому огорчению многих жаждавших сего отличия”. Когда

один из сановников (герцог Александр Виртембергский, родственник царя) в

1802 г. обратился к Александру I с просьбой о пожаловании ему имения, царь

ответил: “Русские крестьяне большею частию принадлежат помещикам; считаю

излишним доказывать унижение и бедствие такого состояния, и потому я дал

обет не увеличивать число этих несчастных и принял за правило не давать

никому в собственность крестьян”.

Это отнюдь не означало, что казенные крестьяне были вполне

гарантированы от перевода их на положение крепостных. В 1810 — 1817 гг. в

связи с тяжелым финансовым положением империи было продано в частные руки

свыше 10 тыс. душ мужского пола крестьян; широко практиковалась сдача

казенных крестьян в аренду частным лицам в Белоруссии и на Правобережной

Украине (к концу царствования Александра в аренде там числилось 350 тыс.

душ). Казенных крестьян закрепощали и другими путями: например, переводили

в удельное ведомство (в разряд удельных крестьян, принадлежавших царской

фамилии), приписывали к казенным заводам и фабрикам, наконец обращали в

создаваемые при Александре I военные поселения (последнее бьыо худшим видом

крепостной зависимости, о чем будет сказано ниже).

О характере мер к смягчению крепостной зависимости крестьян можно

судить и по указу 1801 г. о запрещении публиковать объявления о продаже

крепостных “без земли” (“на своз”), хотя практика таковой продажи не

запрещалась: в публикуемых в официальных изданиях объявлениях теперь

сообщалось, что такой-то крестьянин или крестьянка не “продается”, а

“отдается внаймы”. Указами 1808 — 1809 гг. помещикам запрещалось продавать

крестьян на ярмарках “в розницу” (“с раздроблением семейств”, т. е.

отдельно мужа от жены и детей от родителей), ссылать крестьян по своему

произволу в Сибирь “за маловажные проступки”; помещиков обязывали кормить

своих крестьян в голодные годы. Ничтожные результаты дал и указ 20 февраля

1803 г. о “вольных хлебопашцах”, предусматривавший выкуп крестьян на волю с

землей по обоюдному согласию их с помещиками. Выкупная сумма была настолько

высока и сделки обставлялись такими кабальными условиями, что к концу

царствования Александра дарованным им правом смогли воспользоваться лишь 54

тыс. душ крестьян, что составляло менее 0,5% их общего числа. В 1804 — 1805

гг. был проведен первый этап крестьянской реформы в Латвии и Эстонии. На

этом этапе реформа коснулась “крестьян-дворохозяев”. Они получали личную

свободу без земли, которую должны были арендовать у своих помещиков за

установленные законом феодальные повинности — барщину и оброк. Указом 12

декабря 1801 г. недворянские свободные сословия — купцы, мещане, казенные

крестьяне — получали право покупать землю. Все эти меры Александра I в

принципе не затрагивали прав и привилегий помещиков.

Многие меры Александра I касались просвещения, печати, центрального

управления. В 1804 г. был издан цензурный устав, который считается самым

“либеральным” в истории России XIX века. Устав гласил, что цензура вводится

“не для стеснения свободы мыслить и писать, а единственно для принятия

пристойных мер против злоупотребления оною”. Цензорам рекомендовалось

руководствоваться “благоразумным снисхождением для сочинителя и не быть

придирчивым, толковать места, имеющие двоякий смысл, выгоднейшим для

сочинителя образом, нежели преследовать”. Однако цензорская практика

сводила этя благородные пожелания на нет, а годы усиления реакционного

курса Александра I характеризуются настоящим цензурным террором. И все же

некоторые цензурные послабления в первые годы его царствования нельзя не

отметить; расширялась издательская деятельность, — появился ряд новых

журналов и альманахов, печатались многочисленные переводы.

По инициативе Александра за счет казны были переведены на русский язык

и изданы произведения известных западноевропейских просветителей —

философов, экономистов, социологов, юристов — Адама Смита, Джорджа Бентама,

Чезаре Беккария, Шарля Делольма, Шарля Монтескье. Позже декабристы на

следствии будут постоянно указывать на этих авторов, из произведений

которых они заимствовали “первые вольнодумнические и либеральные мысли”.

Реформа народного образования была проведена в 1803 — 1804 годах.

Отныне в учебные заведения могли быть приняты представители всех сословий.

На низших ступенях училищ обучение было бесплатным, на “казенном коште”

училась часть студентов в университетах. Вводилась преемственность учебных

программ. Низшей ступенью являлось одноклассное приходское училище, второй

— уездное трехклассное училище, третьей — шестиклассная гимназия в

губернском городе. Высшей ступенью был университет, который был поставлен

также во главе учебного округа и должен был обеспечивать гимназии и училища

учебными программами и кадрами учителей из числа воспитанников

университета. Помимо существовавшего с 1755 г. Московского университета, в

1802 — 1804 гг. были открыты еще Дерптский (ныне Тартуский), Виленский,

Казанский и Харьковский, а также на правах университета Петербургский

педагогический институт (преобразован в университет в 1819 г.).

Университеты призваны были готовить кроме учителей для гимназий кадры

чиновников для гражданской службы и специалистов-медиков. Университетам

предоставлялась широкая автономия. К университетам приравнивались

привилегированные средние учебные заведения — Царскосельский (учрежден в

1811 г.) и Демидовский (в 1803 г. в Ярославле) лицеи. Основанием в 1801 г.

Института путей сообщения и в 1804 г. Московского коммерческого училища

было положено начало высшему специальному образованию.

Еще большее значение имели преобразования органов центрального

управления. Все важные законы 1802 — 1812 гг. (а позже, при Николае I)

составлялись или редактировались М. М. Сперанским. Выходец из семьи бедного

сельского священника Владимирской губернии, Сперанский, благодаря своему

выдающемуся уму, энергии и необычайной работоспособности, быстро сделал

блестящую служебную карьеру. Все современники Сперанского и впоследствии

историки отмечали, что никто не мог с таким блеском и строгой логикой

составить доклад, проект закона. Он оказался наиболее подходящей

кандидатурой для разработки преобразований, которые в новых условиях, не

меняя основ феодально-абсолютистского строя, могли бы придать российскому

самодержавию внешние формы конституционной монархии. В конце 1808 г.

Александр I поручил Сперанскому разработку плана государственного

преобразования России, и к октябрю 1809 г. проект под названием “Введение к

уложению государственных законов” был им представлен царю

В своем проекте Сперанский теоретически оправдывает и закрепляет

неравенство сословий, привилегии дворянства и отсутствие политических и

гражданских прав у “народа рабочего”, куда им зачислялись помещичьи

крестьяне, рабочие по найму и домашние слуги. В “среднее состояние”

включались свободные, но непривилегированные сословия (купцы, мещане,

государственные крестьяне), которым предоставлялись “гражданские”, личные и

по имуществу, но не политические (участие в управлении) права. Проект

проводил принцип “разделения властей” — законодательной, исполнительной и

судебной, при независимости судебной власти и ответственности

исполнительной перед законодательной. Эта система давала доступ к

управлению страной дворянству и верхам нарождающейся буржуазии, нисколько

не нарушая абсолютной власти царя.

Александр I признал проект “удовлетворительным и полезным”, однако

проведение его в жизнь встретило сильное противодействие со стороны высших

сановников, считавших его слишком радикальным и “опасным”, и дело свелось к

учреждению в 1810 г. Государственного совета — законосовещательного органа

при императоре. Новый орган, централизуя законодательное дело, обеспечивал

единообразие юридических норм, предотвращая появление противоречий в

законодательных актах, но сама законодательная инициатива и окончательное

утверждение законов оставались всецело прерогативой царя. Члены

Государственного совета не избирались, а назначались императором Сперанский

получил важную должность государственного секретаря — начальника канцелярии

Государственного совета.

1807 — 1812гг. — вершина карьеры Сперанского: он занимал посты товарища

(заместителя) министра юстиции, директора Комиссии составления законов и

Комиссии финляндских дел, ведал подготовкой и проведением финансовых

реформ.

В 1811 г. было обнародовано подготовленное Сперанским “Общее учреждение

министерств”, которое увенчало министерскую реформу, начатую в 1802 г.,

когда старые петровские коллегии были заменены новой европейской формой

высшей исполнительной власти — министерствами. Теперь дела по каждому

ведомству решались не “коллегией” во главе с ее президентом, а единолично

министром, ответственным только перед императором. Если первоначально, по

положению 1802 г., структура и функции министерств еще не были четко

определены, то новый закон 1811 г. строго разграничивал компетенцию

министерств, увеличивал их численность (с 8 до 12), устанавливал принцип

единоначалия и регламентировал взаимоотношения министерств с другими

органами высшего государственного управления — Сенатом, Комитетом министров

и Государственным советом. Реорганизованное таким образом при Александре I

центральное управление просуществовало, с небольшими изменениями, вплоть до

1917 года.

Преобразовательная деятельность Сперанского вызвала недовольство в

реакционных придворных кругах; вокруг него плелись интриги. До Александра I

доходили слухи, муссируемые придворной средой, о “неблаговидных” отзывах о

нем Сперанского. Самолюбивый император почувствовал себя оскорбленным, но

не подавал виду; более того, стал демонстративно оказывать Сперанскому

знаки своей “благосклонности”, а это, как знали по собственному опыту

придворные, служило верным признаком приближавшейся опалы. 1 января 1812 г.

тот был удостоен ордена Александра Невского. А 17 марта 1812 г. он был

вызван на аудиенцию к императору. После двухчасового конфиденциального

разговора Сперанский вышел из кабинета императора “в великом смущении”.

Дома он застал министра полиции А. Д. Балашова с помощником, которые

опечатывали его бумаги. У дома уже стоял возок для отправки Сперанского в

ссылку. Сначала его отправили в Нижний Новгород, но затем по новому доносу

перевели в более далекую ссылку — в Пермь.

Падение Сперанского вызвало в придворных кругах бурю восторга.

Некоторые даже удивлялись “милосердию” царя, не казнившего этого

“преступника, изменника и предателя”. Уверяли, что “этот изверг хотел

возжечь бунт во всей России, дать вольность крестьянам и оружие для

истребления дворян”. Разумеется, все это было чистейшим вздором. Сам

Александр I был убежден в невиновности ссыльного, но решил принести его в

жертву, чтобы погасить растущее недовольство дворянства. Сперанский считал,

что “первой и единственной” причиной его опалы явился слишком смелый план

преобразований.

На следующий день после удаления Сперанского Александр говорил А. Н.

Голицыну: “Если бы у тебя отсекли руку, ты наверно кричал бы и жаловался,

что тебе больно; у меня прошлой ночью отняли Сперанского, а он был моею

правою рукою!” Как вспоминал Голицын, “все это было сказано со слезами на

глазах”. Позже графу К. В. Нессельроде Александр объяснял: “Обстоятельства

заставили меня принести эту жертву общественному мнению”. Через четыре года

Сперанский был “прощен”, назначен сначала пензенским губернатором, а в 1819

г. — генерал-губернатором Сибири, где провел ряд административных реформ. В

1822 г. он был возвращен в Петербург, назначен членом Государственного

совета, получил значительные земельные пожалования. Николай I сначала

относился с подозрением к Сперанскому за его “былые либеральные увлечения”

и за “связи” с декабристами, но после “нашел в нем верного и

исполнительного слугу”. Сперанский был введен в состав Верховного

уголовного суда над декабристами, в котором играл видную роль, провел

кодификацию законов Российской империи, за что был возведен в графское

достоинство.

Начало XIX века в Европе было ознаменовано полосой наполеоновских войн,

в которые были вовлечены все европейские страны и народы, в том числе и

Россия. В 1803 г. началась подготовка Наполеона к вторжению в Англию.

Британское правительство энергично сколачивало новую европейскую коалицию

против Франции, чем помогли и вызывающие действия самого Наполеона. По его

приказу в 1804 г. в Бадене был схвачен и затем расстрелян принадлежавший к

французскому королевскому дому герцог Энгиенский, подозревавшийся в

заговоре против Наполеона. Это событие вызвало взрыв негодования всех

европейских монархов, однако лишь Александр I заявил официальный протест. В

Петербурге был демонстративно объявлен траур, а Наполеону направлена нота

протеста против “пролития венценосной крови”. Наполеон ответил вызывающим

посланием, в котором говорилось, что и в самой России была пролита

“венценосная кровь”, и пусть Александр I позаботится схватить и наказать

убийц своего отца. Это было прозрачное и публичное обвинение самого

Александра.

Военные действия против Франции протекали неудачно для коалиции, в

которую входили Англия, Австрия и Россия. После поражения союзных войск при

Аустерлице 2 декабря 1805 г. Австрия капитулировала и заключила

унизительный мир с Наполеоном. Русские войска были отведены в пределы

России, а в Париже начались русско-французские переговоры о мире. 8 июля

1806 г. был заключен мирный договор между Россией и Францией, однако

Александр I отказался его ратифицировать, и Россия формально продолжала

оставаться в состоянии войны с Францией. Летом 1806 г. Наполеон захватил

Голландию и западногерманские княжества. Осенью образовалась четвертая по

счету коалиция против Франции (Пруссия, Англия, Швеция и Россия), однако

воевать пришлось только Пруссии и России. В начале октября 1806 г. прусские

войска в двух сражениях подверглись полному разгрому. Прусский король

Фридрих-Вильгельм III бежал к границам России. Почти вся Пруссия была

оккупирована французскими войсками. Русской армии пришлось одной в течение

последующих семи месяцев вести упорную борьбу против превосходящих сил

французов.

Наполеону удалось оттеснить русские войска к Неману, но и французская

армия понесла столь значительные потери, что Наполеон не решился тогда

войти в пределы России. 25 июня (7 июля) 1807 г. в Тильзите между Россией и

Францией были заключены мирный и союзный договоры. По настоянию Александра

I Наполеон согласился сохранить самостоятельность Пруссии, хотя территория

ее была сокращена наполовину. Неблагоприятные для России условия

Тильзитского мира и союзного договора вовлекали ее в фарватер политики

Наполеона, ограничивали самостоятельность Александра I в международных

делах, вели к внешнеполитической изоляции. Особенно тяжелые последствия

вызвало присоединение в 1808 г. России к континентальной блокаде Англии,

что причинило существенный ущерб экономике страны, поскольку Англия была ее

главным торговым партнером.

Тильзитский мир наносил серьезный удар по международному престижу

России, уязвлял патриотические чувства русских общественных кругов.

Популярность Александра I резко упала. Поднялся всеобщий ропот. “Вообще

неудовольствие против императора более и более возрастает, — доносил

шведский посол Стединг своему королю, — и на этот счет говорят такие вещи,

что страшно слушать”. По свидетельству русского современника, “от знатного

царедворца до малограмотного писца, от генерала до солдата, все, повинуясь

[царю], роптало с негодованием”. Французский посол в Петербурге герцог Рене

Савари писал: “Видна оппозиция решительно против всего, что делает

император”. В 1807 г. распространялся в списках “Проект обращения”

дворянства к императору с требованием проявлять твердость во

внешнеполитических вопросах. Поговаривали даже о возможности дворцового

переворота и возведении на престол умной и энергичной сестры Александра I

Екатерины Павловны, жившей в Твери. По материалам французского историка

Альбера Вандаля, усердно собирал и распространял слухи о “заговоре” против

русского царя герцог Савари.

Александр внимательно следил за настроением различных кругов и собирал

об этом сведения. Еще в 1805 г., уезжая на войну, он создал Временный

комитет высшей полиции для наблюдения за общественным тлнением, тел среди

публики. После Тильзитского мира этот комитет был преобразован в Комитет

общественной безопасности, которому вменялась в обязанность и перлюстрация

частных писем.

В правящих кругах, однако, прекрасно понимали, что тильзитские

соглашения 1807 г. знаменовали лишь передышку перед новым военным

конфликтом с наполеоновской Францией. “Тильзитский мир для Франции, — писал

Сперанский, — всегда был мир вооруженный. Вероятность новой войны между

Россией и Францией возникла почти вместе с [этим] миром, самый мир заключал

в себе все элементы войны”. Наполеон откровенно заявлял свои притязания на

мировое господство, на пути к которому стояла Россия.

Ни к одной из войн Наполеон не готовился так тщательно, как к походу на

Россию, прекрасно отдавая себе отчет в том, что ему предстоит иметь дело с

серьезным противником. Под ружье он поставил 1200 тыс. солдат. Около 650

тыс., составивших так называемую Большую армию, были двинуты к русским

границам. В России знали о всех деталях подготовки Наполеона к войне.

Русский посол в Париже князь А. Б. Куракин начиная с 1810 г. регулярно,

дважды в месяц, доставлял точные данные о численности, вооружении и

дислокации французских войск; ценные сведения он за крупные денежные суммы

получал от Та-лейрана — министра иностранных дел в наполеоновском

правительстве.

В России знали и примерные сроки вторжения французской армии — июнь

1812 г. Распространенное в литературе мнение о внезапности нападения

Наполеона несправедливо. Неверно также и утверждение, будто вторжение

произошло “без объявления войны”. Как установлено в последнее время,

объявление войны России Наполеон сделал официально 22 июня (за два дня до

вторжения) через своего посла в Петербурге Жака-Александра Лори-стона,

который вручил управляющему министерством иностранных дел А. Н. Салтыкову

надлежащую ноту. Но Россия к этой войне не была готова, хотя с 1810 г.

полным ходом шло перевооружение русской армии, укрепление ее западных

границ, строительство крепостей, устройство складов боеприпасов, фуража и

продовольствия. Однако тяжелое финансовое положение страны не позволило

выполнить эту программу. Архаическая рекрутская система не могла

подготовить необходимые резервы. Численность русской армии была значительно

меньше французской, хотя по боевой выучке солдат и техническому уровню

вооружений она нисколько ей не уступала.

Александр I не блистал военными талантами. Современники отмечали

характерную закономерность: там, где непосредственно он находился, его

войска терпели неудачи. Во время тильзитской встречи Наполеон прямо сказал

Александру: “Военное дело — не Ваше ремесло”. В сущности такого же мнения

придерживались и трезво мыслящие русские военные и государственные деятели

и даже члены царской семьи.

В преддверии войны Александр имел долгую беседу со Сперанским и в

частности спросил, что он думает о предстоящей войне и принимать ли ему,

императору, непосредственное руководство военными действиями. Сперанский

советовал Александру не брать командование лично на себя, а созвать

“Боярскую думу” и ей поручить вести войну, при этом “имел дерзость”

расхваливать “воинственные таланты” Наполеона, чем сильно уязвил самолюбие

царя. “Что ж я такое? Разве я нуль?” — возмущенно говорил Александр.

Первая акция Александра при известии о вторжении французских войск —

предложение Наполеону мира; с письмом императора к Наполеону был направлен

генерал А. Д. Балашов. Впрочем, Александр не верил в успех этой миссии,

надеясь лишь выиграть время. Присутствие царя в армии сковывало действия

русского командования. Александру недвусмысленно указывали на “неудобство”

такого присутствия. И он нашел в себе мужество внять доводам влиятельных

лиц и членов царской семьи, но его отъезд из армии преследовал и другую

цель — возложить ответственность за первые неудачи и отступление русских

войск на своих генералов. Не мог Александр не прислушаться и к голосу

общественности, требовавшей назначить главнокомандующим М. И. Кутузова,

которого он особенно не жаловал после Аустерлица. “Общество желало его

назначения, и я его назначил, — сказал он генерал-адъютанту Е. Ф.

Комаровскому. — Что же касается меня, то я умываю руки”. При этом Александр

сетовал, что в молодости не отдали его к Суворову или Румянцеву: “Они меня

научили бы воевать”.

Находясь в столице, Александр был в курсе всего, что происходило в

действующей армии, отнюдь не довольствуясь официальными донесениями ее

командующих. Верный своему принципу противопоставлять одних лиц другим,

Александр, передав командование М. Б. Барклаю де Толли, начальником штаба

назначил его соперника генерала А. П. Ермолова с правом личного доклада

императору; назначив затем главнокомандующим Кутузова, начальником штаба

поставил личного его недруга генерала Л. Л. Беннингсена, доносившего царю о

всех шагах Кутузова.

Обычно одно-два генеральных сражения решали судьбу всей кампании,

которую вел Наполеон. И на этот раз, используя свое численное превосходство

в силах, он рассчитывал разбить рассредоточенные русские армии поодиночке в

нескольких приграничных сражениях. Но этот расчет не удался. Русские войска

с боями, организованно и в полном боевом порядке отступали. Еще до подхода

к Смоленску Наполеон убедился, что предстоит длительная и изнурительная

кампания. Из Смоленска он отправил пленного генерала П. А. Тучкова к

Александру I с предложением мира, но оно осталось без ответа. Позже

Наполеон, находясь в Москве, несколько раз обращался к царю с подобными

предложениями, но все они были отвергнуты. Перед началом войны, видя ее

неизбежность, Александр заявил: “Я не начну войны, но не положу оружия,

пока хоть один неприятельский солдат будет оставаться в России”. Когда

война разразилась, он неоднократно заявлял о своей готовности “истощить все

силы империи, дойти до Камчатки”, но не заключать мира с Наполеоном. Узнав

о взятии Москвы, Александр сказал: “Я отращу себе бороду и лучше соглашусь

питаться картофелем с последним из моих крестьян, нежели подпишу позор

своего Отечества”.

Война 1812 г. явилась поистине всенародной, освободительной, и это

обеспечило победу над агрессором. 25 декабря 1812 г. был издан царский

манифест, возвестивший об окончании Отечественной войны. Россия явилась

единственной страной в Европе, способной не только противостоять

наполеоновской агрессии, но нанести ей сокрушительное поражение. Была

разгромлена громадная, закаленная во многих сражениях армия,

предводительствуемая выдающимся полководцем. Но победа досталась дорогой

ценой: огромными людскими и материальными потерями, разорением десятков

губерний, бывших ареной военных действий, сожжением и разорением Москвы,

Смоленска, Витебска, Полоцка и других древних российских городов. Но

победоносное окончание кампании 1812 г. еще не гарантировало Россию от

новой агрессии Наполеона. Сам Наполеон считал, что война против России еще

не закончена. Но теперь военные действия были перенесены уже за пределы

России. Советские историки обычно рассматривают заграничные походы русской

армии 1813 — 1814 гг. как продолжение Отечественной войны 1812 года.

Александр I расценивал продолжение войны за пределами России как достижение

своей цели — низвержения Наполеона. “Не заключу мира, пока Наполеон будет

оставаться на престоле”, — открыто заявил он. Он также добивался и

восстановления “легитимных”, т. е. абсолютистских режимов в Европе.

Военные успехи России сделали Александра вершителем судеб Европы. С

лихвой было удовлетворено и его самолюбие. После решающей битвы при

Фершампенуазе (под Парижем) он с гордостью говорил Ермолову: “Ну что,

Алексей Петрович, теперь скажут в Петербурге;

меня считали за простачка”. И далее: “Двенадцать лет я слыл в Европе

посредственным человеком: посмотрим, что она заговорит теперь”. В 1814 г.

Сенат преподнес Александру I титул “Благословенного, великодушного держав

восстановителя”. Император находился в зените величия и славы. Декабрист

Якушкин вспоминает об энтузиазме, с каким был встречен Александр по

возвращении в Россию. Его поразил такой эпизод во время царского смотра

возвратившейся из Франции гвардии. Какой-то мужик, оттесненный толпой,

перебежал дорогу перед самым конем императора Александра. “Император дал

шпоры своей лошади и бросился на бегущего с обнаженной шпагой. Полиция

принялась бить мужика палками. Мы не верили собственным глазам и

отвернулись, стыдясь за любимого царя. Это было во мне первое разочарование

на его счет”.

Тщетны оказались надежды ратников ополчений — крепостных крестьян — на

обещанную “волю” как награду за подвиг в Отечественной войне 30 августа

1814 г., в день тезоименитства царя, был обнародован манифест “Об

избавлении державы Российская от нашествия галлов и с ними дванадесят

язык”. Манифест возвещал о даровании дворянству, духовенству, купечеству

различных наград и льгот, а о крестьянах было сказано: “Крестьяне, верный

наш народ — да получит мзду свою от Бога”.

1815 — 1825 гг. принято считать временем мрачной политической реакции,

именуемой аракчеевщиной. Однако она в полной мере проявилась не сразу.

Примерно до 1819 — 1820 гг. наряду с проведением ряда реакционных мер имели

место и факты “заигрывания с либералами”:

планы преобразований продолжали разрабатываться, печать и просвещение

еще не подвергались тем суровым гонениям, какие начались позднее. В 1818 —

1820 гг. издаются книги прогрессивных профессоров — историка и статистика

К. И. Арсеньева “Российская статистика” и правоведа А. П. Куницына “Право

естественное”, в которых излагались просветительские идеи и открыто

ставился вопрос о необходимости отмены крепостного права в России. В

журналах продолжали публиковаться тексты западноевропейских конституций.

В ноябре 1815 г. Александр I подписал конституцию образованного в

составе Российской империи Царства Польского. Для того времени она была

либеральной. 15(27) марта 1818 г. при открытии польского сейма в Варшаве

царь произнес речь, в которой заявил, что учрежденные в Польше

конституционные порядки он намерен “распространить и на все страны,

провидением попечению моему вверенные”, однако с оговоркой: “когда они

достигнут надлежащей зрелости”. Его речь произвела сильное впечатление на

прогрессивных людей России, внушив им надежды на конституционные намерения

царя. Карамзин отметил, что речь Александра “сильно отразилась в молодых

сердцах: спят и видят конституцию”. Передавали и другие конституционные

заявления царя. Декабрист Н. И. Тургенев записал 25 октября 1818 г. в своем

дневнике сказанное Александром I прусскому генералу Мезону:

“Наконец все народы должны освободиться от самовластия. Вы видите, что

я делаю в Польше и что хочу сделать и в других моих владениях”.

В 1818 г. Александр поручил Н. Н. Новосильцеву составить “Уставную

государственную грамоту” в духе принципов польской конституции 1815 года.

Проект был готов к 1820 г. и получил “высочайшее одобрение”. Хотя проект

Новосильцева, готовившийся в глубокой тайне, так и остался на бумаге,

однако сам факт его разработки характерен для политики Александра в те годы

В 1816 — 1819 гг была завершена крестьянская реформа в Прибалтике (ее

второй этап). Все крестьяне получали личную свободу, а землю на условиях ее

аренды, но в перспективе приобрести ее в собственность посредством покупки

у помещика. В 1818 г. 12 сановников получили секретные поручения царя

подготовить проекты отмены крепостного права и для русских губерний. Один

из этих проектов подготовил Аракчеев, намечавший постепенный выкуп

помещичьих крестьян в казну По собственному почину подал царю свой проект

освобождения крестьян и декабрист Н И. Тургенев, но все поступившие к царю

проекты были положены под сукно, так как осуществление их он счел

несвоевременным.

Но уже в первые послевоенные годы Александр I проводит и ряд

реакционных мер Среди них наиболее жестокой явилось учреждение в 1816 г.

военных поселений, которые А. И Герцен назвал “величайшим преступлением

царствования Александра I”. Создание военных поселений вытекало из задачи

поисков новых форм комплектования армии и разрешения острых финансовых

проблем путем перевода части армии на “самоокупаемость”, т. е. устройства

солдат на земле, чтобы они наряду с военной службой занимались и

земледелием и тем содержали себя. Население определенного региона

обращалось в военных поселян, которые назывались “поселянами-хозяевами”, а

к ним поселяли солдат, составлявших так называемые “действующие”

(регулярные) батальоны и эскадроны. И “поселяне-хозяева” и солдаты

“действующих” поселенных частей одновременно должны были заниматься

земледелием и военной службой. И служба и быт были до мелочей

регламентированы. Это был худший вид крепостной неволи. Устройство военных

поселений в Новгородской, Херсонской и Харьковской губерниях встретило

отчаянное сопротивление местного населения, переводимого на положение

военных поселян.

Начальником всех военных поселений был назначен А. А. Аракчеев —

показатель того, какое большое значение придавал Александр этому

учреждению. Аракчеев первоначально высказывался против военных поселений,

предлагая сократить срок солдатской службы до 8 лет и из увольняемых в

запас создавать необходимый резерв. Но как только вопрос о военных

поселениях был решен Александром I, Аракчеев стал рьяным и последовательным

проводником в жизнь этой меры. По наблюдению историка Н. К. Шильдера,

Аракчеев усмотрел “в этой царственной фантазии верное средство еще более

укрепить свое собственное положение и обеспечить в будущем преобладающее

влияние на государственные дела”.

Аракчеев начал службу при дворе в царствование Павла I. Сначала

Александр его недолюбливал и однажды в кругу гвардейских офицеров назвал

его “мерзавцем”, но затем увидел в нем “привлекательные” качества'

педантичность и поистине маниакальную приверженность к “порядку”,

неукоснительную исполнительность и незаурядные организаторские способности.

Письма Александра Аракчееву в эти годы пестрят уверениями в “дружбе” и

выражениями “сердечных чувств”, подытоженными в письме 1820 г.: “Двадцать

пять лет могли доказать искреннюю мою привязанность к тебе и что я не

переменчив”. Импонировали Александру I в Аракчееве и его твердый характер,

готовность не считаться с любыми препятствиями и жертвами при выполнении

поставленных перед ним задач. Карьера Аракчеева при Александре I (как и

Сперанского) началась в 1803 году. В 1808 г. Аракчеев уже военный министр и

— надо отдать ему должное — на этом посту (до 1810 г., когда его сменил

Барклай де Толли) он сделал немало для вооружения русской армии

первоклассной артиллерией Но “звездный час” Аракчеева наступил со времени

назначения его начальником военных поселений и председателем Департамента

военных дел Государственного совета. 1822 — 1825 гг. — время наивысшего

могущества этого временщика, которого ненавидела вся Россия. На положении

фактически первого министра он являлся единственным докладчиком императору

по всем отраслям управления, даже по ведомству Святейшего синода. Все

министры были обязаны представлять свои доклады императору “через графа

Аракчеева”.

Современники, а впоследствии и ряд историков, видели в “змие Аракчееве”

главное “зло” России тех лет. Недаром это лихолетье последнего периода

царствования Александра I было окрещено “аракчеевщиной”. Современники дело

представляли так, что император, занятый больше внешнеполитическими делами,

а в последние годы испытывая “глубокую утомленность жизнью”, передал

управление страной своему жестокому фавориту. Известный мемуарист того

времени Ф. Ф. Вигель отзывался об Александре I как о “помещике, сдавшем

имение управляющему” (Аракчееву), в полной уверенности, что в этих руках

“люди не избалуются”. Монархически настроенные дворянские историки (М. И.

Богданович, Н. Ф. Дубровин, Н. К. Шильдер) пытались все беды страны свалить

на Аракчеева, чтобы тем самым в благоприятном свете представить Александра

I. Нисколько не отрицая большого влияния этого временщика на ход

государственных дел, все же надо подчеркнуть, что вдохновителем

реакционного курса был сам царь, а Аракчеев лишь усердно претворил эту

политику в жизнь. Александр, даже находясь за границей, держал все нити

управления в своих руках, вникая во все мелочи, касающиеся, кстати, и

“ведомства” самого Аракчеева — военных поселений. Начальник штаба военных

поселений П. А. Клейнмихель свидетельствовал, что многие из аракчеевских

приказов по военным поселениям собственноручно правил император.

Через сеть осведомителей Александр внимательно следил за

умонастроениями в России и отдавал соответствующие предписания генералам,

возглавлявшим сыск. Александр мастерски умел “перекладывать свою

непопулярность” на других. Это видел и сам Аракчеев, говоря, что император

представляет его “пугалом мирским”. Отлично зная его “переменчивую натуру”,

Аракчеев даже в годы могущества не был уверен в прочности своего положения.

Одному из сановников он говорил об Александре I: “Вы знаете его — нынче я,

завтра вы, а после опять я”.

Курс самодержавия был тесно связан с общеевропейской реакцией.

Окончательный поворот Александра к реакции определился в 1819 — 1820 гг.,

что было отмечено современниками. “Как он переменился!” — писал об

Александре в середине 1819 г. в своем дневнике Н. И. Тургенев. Не скрывал

такой “перемены” и сам Александр, говоря осенью 1820 г. австрийскому

канцлеру Меттерни-ху, что он “совершенно изменился”. Наблюдательные

современники, в первую очередь декабристы, связывали перемену курса

русского монарха с политическими потрясениями в странах Западной Европы:

революциями

Португалии, Испании, Неаполе, Пьемонте 1820 г., греческим национально-

освободительным восстанием 1821 г. “Происшествия в Неаполе и Пьемонте, с

современным восстанием греков произвели решительный перелом в намерении

государя”, — писал В. И. Штейнгель.

Речь Александра при открытии второй сессии польского сейма 1(13)

сентября 1820 г. сильно отличалась от сказанной два с половиной года назад.

Он уже не вспоминал о своем обещании даровать России “законно-свободные

учреждения”. В это время полыхали революции в южноевропейских странах. “Дух

зла покушается водворить снова свое бедственное владычество, — говорил

теперь император, — он уже парит над частию Европы, уже накопляет злодеяния

и пагубные события”. Речь содержала угрозы полякам применить силу в случае

обнаружения у них какого-либо политического “расстройства”. На собравшемся

осенью 1820 г. конгрессе держав Священного Союза в Троппау (в Австрии)

Александр I говорил о необходимости “принять серьезные и действенные меры

против пожара, охватившего весь юг Европы и от которого огонь уже разбросан

во всех землях”. “Пожар в Европе” заставил сплотиться реакционные державы

Священного Союза, несмотря на их разногласия.

В Троппау царь получил известие о восстании лейб-гвардии Семеновского

полка, выступившего в октябре 1820 г. против жестокостей его командира

полковника Е. Ф. Шварца. Первым сообщил Александру это неприятное известие

Меттерних, представив его как свидетельство, что и в России “неспокойно”.

Это произвело сильное впечатление на Александра. Поражает суровость его

расправы с этим старейшим, прославленным гвардейским полком. Полк был

раскассирован по различным армейским частям, 1-й его батальон был предан

военному суду, и основная его часть разослана по сибирским гарнизонам без

права выслуги, 8 “зачинщиков” приговорены к наказанию кнутом и последующей

бессрочной каторге. Были преданы и четыре офицера полка, подозреваемые в

“попустительстве” солдатам. Остальные офицеры были определены в разные

армейские полки. Показательна лицемерными словами о “милостях” царская

конфирмация приговора суда “зачинщикам” выступления. “Государь император, —

говорится в ней, — приняв в уважение долговременное содержание в крепости

рядовых, равно и бытность в сражениях, высочайше повелеть соизволил, избавя

их от бесчестного кнутом наказания, прогнать шпицрутенами каждого через

батальон 6 раз и потом сослать в рудники”.

Александр был убежден, что выступление солдат Семеновского полка

инспирировано тайным обществом. “Никто на свете меня не убедит, чтобы сие

выступление было вымышлено солдатами или происходило единственно, как

показывают, от жестокого обращения с оными полковника Шварца, — писал он

Аракчееву. — ...По моему убеждению, тут кроются другие причины... я его

приписываю тайным обществам”. Начались их усиленные поиски. Однако не

полиция напала на след существовавшего в то время декабристского Союза

благоденствия. С ноября 1820 — февраля 1821 г. власти уже располагали

серией доносов. В конце мая 1821 г., по возвращении Александра I из-за

границы, генерал И. В. Васильчиков подал ему список наиболее активных

членов тайного общества. Рассказывают, что царь бросил список в пылающий

камин, якобы не желая знать “имен этих несчастных”, ибо и сам “в молодости

разделял их взгляды”, добавив при этом: “Не мне их карать”.

Карать он умел, и очень жестоко. Отказ же от открытого судебного

преследования был вызван отнюдь не соображениями “гуманности”. Громкий

политический процесс мог в то время посеять сомнения относительно

могущества “жандарма Европы”. Александр I, по свидетельству декабриста С.

Г. Волконского, вообще не любил “гласно наказывать”. Размышляя, “что

воспоследовало бы с членами тайного общества, если бы Александр Павлович не

скончался в Таганроге”, Волконский писал: “Я убежден, что император не дал

бы такой гласности, такого развития о тайном обществе. Несколько человек

сгнили бы заживо в Шлиссельбурге, но он почел бы позором для себя выказать,

что это была попытка против его власти”. Действительно, не желая

преследовать явно, Александр покарал ряд выявленных членов тайного общества

скрытно, без суда и огласки: отставкой и ссылкой с установлением

полицейского надзора.

1 августа 1822 г. Александр I дает рескрипт на имя управляющего

министерством внутренних дел В. П. Кочубея о запрещении тайных обществ и

масонских лож и о взятии от военных и гражданских чинов подписки, что они

не принадлежат и не будут принадлежать к таковым организациям. В течение

1821 — 1823 гг. вводится централизованная и разветвленная сеть тайной

полиции в гвардии и армии. Вся система слежки делилась на ряд округов,

имела свои центры, условные явки и пароли, целую сеть низших и высших

“корреспондентов”. Были особые агенты, следившие за действиями самой тайной

полиции, а также друг за другом. Активизировала свою деятельность и

“гражданская” тайная полиция. “Недостатка в шпионстве тогда не было, —

вспоминает известный военный историк А. И. Михайловский-Данилевский, —

правительство было подозрительно, и в редком обществе не было шпионов, из

коих, однако же, большая часть были известны; иные принадлежали к старинным

дворянским фамилиям и носили камергерские мундиры”.

Следили и за высшими государственными лицами, в том числе за Аракчеевым

(у которого, кстати, была и своя тайная полиция). Служивший у него

декабрист Г. С. Батеньков вспоминает, как Аракчеев во время прогулки с ним

на Фонтанке указал на шпиона, который был “приставлен за ним наблюдать”.

Впрочем, Аракчеев отнесся к этому как к должному. В течение всего

царствования Александра I действовали “черные кабинеты”, занимавшиеся

перлюстрацией частных писем. Это было “классическое” время доносов. “Здесь

озираются во мраке подлецы, чтоб слово подстеречь и погубить доносом”, —

писал один из тогдашних поэтов. Доносили на лиц не только с передовыми

взглядами, но и на влиятельных вельмож и ретроградов, например, на того же

Аракчеева, на министра полиции А. Д. Балашова, министра духовных дел и

народного просвещения А. Н. Голицына, митрополита Филарета. М. Л. Магницкий

подал донос даже на великого князя Николая Павловича (будущего Николая I).

Стоит лишь удивляться, что в условиях такого “шпионства” правительству до

лета 1825 г. не удавалось напасть на след декабристских тайных организаций,

которые были обнаружены не полицией, а другими “доброхотными” доносителями,

совершенно случайно, вследствие неосторожности некоторых неопытных членов

этих организаций.

Наступление реакционного правительственного курса в 1820 — 1825 гг.

обозначалось во всех направлениях.

Были отменены все указы, изданные в первые годы цад-ствования

Александра I и несколько сдерживавшее произвол помещиков по отношению к

крестьянам; вновь подтверждалось право помещиков ссылать крестьян в Сибирь

“за предерзостные поступки”; крестьянам запрещалось жаловаться на

жестокость. Усилились гонения на просвещение и печать. Цензура беспощадно

преследовала всякую свободную мысль. В 1819 г. в Казанский университет для

“ревизии” был послан М. Л. Магницкий. Он обнаружил там “дух вольнодумства и

безбожия” и потребовал в своем докладе царю “публичного разрушения”

университета. “Зачем разрушать, можно исправить”, — написал в своей

резолюции на докладе Александр I. “Исправлять” он поручил тому же

Магницкому, назначив его попечителем Казанского учебного округа. Из

университета было уволено более половины профессоров, из его библиотеки

изъяты все книги, отличавшиеся, по мнению Магницкого, “вредным

направлением”, находившиеся в анатомическом театре препараты человеческого

тела были преданы “христианскому погребению”. Попечитель самовольно отдавал

“неугодных” ему студентов в солдаты и ввел в университете казарменный

режим, доложив императору: “Яд вольнодумства окончательно оставил

университет, где обитает ныне страх божий”. В 1821 г. назначенный

попечителем Петербургского учебного округа Д. П. Рунич подверг разгрому

столичный университет. Он начал с доноса о том, что науки преподаются там

“в противном христианству духе”, и возбудил судебный процесс против лучших

профессоров: К. И. Арсень-ева, А. И. Галича, К. Ф. Германа и Э. В. Раупаха.

Процесс тянулся до 1827 г., когда был прекращен за недоказанностью

“преступления”.

Это было время господства религиозного обскурантизма и мистицизма,

поощряемых Александром I. Увлечение царя мистицизмом заметно проявилось с

1814 года. До этого, как свидетельствовала Александра Федоровна (жена

Николая I), он в вопросах религии был весьма “фриволен и легкомыслен”. В

1814 г. Александр I встретился в Париже с “европейской пифией” — баронессой

В. Ю. Крюденер и вел с ней долгие беседы о религии. Беседы продолжились и в

России. Он покровительствует духовным собраниям фанатичной Е. Ф.

Татариновой, обращается к разного рода “пророкам” и “пророчицам”.

Вы&&&&&зйнного к нему музыканта Никитушку Федорова, слыв-птего “юродивым” и

“пророком”, производит в чиновники. Впоследствии он приблизил к себе

известного своим изуверством архимандрита Фотия, близкого друга Аракчеева.

А. С. Шишков составляет для Александра выписки из библейских текстов.

В 1814 г., по возвращении из Парижа, Александр берет под свое

покровительство российское Библейское общество, вступив в число его членов

и пожертвовав ему значительные денежные суммы. В это общество вошел “цвет”

тогдашней аристократической реакции. Председателем его был поставлен А. Н.

Голицын. К 1824 г. оно имело уже 89 отделений в России и издало 876 тыс.

экземпляров Библии на 40 языках народов России. Деятельность Библейского

общества была связана с Министерством духовных дел и народного просвещения,

во главе которого находился тот же Голицын. Однако деятельность Библейского

общества и голицьшского ведомства нарушала прерогативы православной церкви,

что вызвало недовольство и противодействие высшего духовенства. В 1824 г.

оно при поддержке Аракчеева и Фотия добилось упразднения “духовного”

министерства, отставки Голицына и роспуска Библейского общества (официально

оно было закрыто указом 12 апреля 1826 г.). Несмотря на увлечение

мистицизмом, царь не терпел вмешательства своих “пророков” в дела

управления государством, и когда, например, баронесса Крюденер попыталась

вторгнуться в вопросы политики, она была немедленно выслана из России.

В 1819 г. Александр I занялся вопросом о своем преемнике на престоле.

Родившиеся у него и Елизаветы Алексеевны в 1797 и 1806 гг. дочери Елизавета

и Мария умерли в младенчестве. Состояние здоровья жены царя больше не

давало надежды на появление у них детей. Хотя в коронационном манифесте от

15 сентября 1801 г. и не был назван наследник, но согласно “Общему акту о

престолонаследии” и “Учреждению об императорской фамилии” Павла I от 5

апреля 1797 г. законным преемником Александра считался следующий по

старшинству брат Константин, получивший еще в 1799 г. от отца титул

цесаревича. Однако и Константин находился “в тех же самых семейных

обстоятельствах”, что и Александр, т. е. был бездетным, а со своей женой

фактически разошелся в 1801 году. Рождение в 1818 г. у другого брата царя,

Николая Павловича, сына Александра (будущего Александра II) определило

выбор. Летом 1819 г. Александр I предупредил Николая и его жену, что они

“призываются в будущем к императорскому сану”.

В том же году Александр нанес визит Константину в Варшаву, где тот

находился в качестве наместника царя. Во время этой встречи Александр дал

Константину устную санкцию на развод с женой и разрешение вступить в

морганатический брак с польской дворянкой Иоанной Грудзинской при условии

передачи своих прав на престол Николаю. Позднее, в 1825 г., Константин

говорил, что он сам отрекся от своих прав в пользу Николая. Рассказывали,

что и ранее в семейном кругу Константин говорил о своем нежелании когда-

либо царствовать (“удушат, как отца удушили”). Однако документы, связанные

с отречением Константина (да и само его поведение в дни междуцарствия 1825

г.), позволяют прийти к выводу, что отречение едва ли было с его стороны

вполне добровольным жестом.

20 марта 1820 г. был издан манифест “О расторжении брака великого князя

цесаревича Константина Павловича с великою княгинею Анною Федоровною и о

дополнительном постановлении об императорской фамилии”. Манифест давал

разрешение Константину на развод с женой, а в дополнительном постановлении

указывалось, что член царской семьи при вступлении в брак “с лицом не из

владетельного дома, не может сообщить ему прав, принадлежащих членам

императорской фамилии, и рождаемые от такого союза дети не имеют права на

наследование престола”. Хотя манифест формально и не лишал Константина прав

на российский престол, но ставил в такие условия, которые вынуждали его

отречься от этих прав. 14 января 1822 г. Константин вынужден был обратиться

к Александру с письмом об отказе от своих прав на престол. Характерно, что

оно было написано под диктовку Александра, который правил и текст письма. 2

февраля Александр дал письменное “согласие” на отречение Константина, а 16

августа 1823 г. последовал манифест, в котором Александр, ссылаясь на

письмо Константина, передавал права на престол Николаю.

Все эти акты составлялись и хранились в глубокой тайне. О манифесте

знали только сам Александр, Голицын,

Аракчеев и составитель текста — митрополит московский Филарет. Манифест

был положен на хранение в Успенском соборе в Кремле, а три его копии,

заверенные подписями Александра, — в Синоде, Сенате и Государственном

совете, с собственноручными надписями царя:

“Хранить с государственными актами до востребования моего, а в случае

моей кончины открыть прежде всякого другого действия”. Можно предполагать,

судя по этой надписи Александра, что свое решение он не считал

окончательным и мог его переменить (“востребовать” для пересмотра).

Манифестом нарушался изданный Павлом I закон о престолонаследии, о чем

говорил петербургский генерал-губернатор М. А. Милорадович, когда было

получено известие о смерти Александра I, и его секретный манифест был

оглашен в присутствии членов Сената, Синода и Государственного совета.

Милорадович указывал, что воля покойного императора, “изъявленная в

запечатанной бумаге, не может служить законом, потому что русский государь

не может располагать наследством престола по духовной”. Николай вынужден

был первым принести присягу своему брату как императору. Константин в своих

письмах заявлял об отказе от престола. Но, чтобы Николай мог объявить себя

императором, Константин должен был обнародовать официальный манифест о

своем отречении. Константин же по сути дела отказался сделать это,

ограничившись частными письмами. Такое поведение его до сих пор остается

загадкой. Оно создало династический кризис, которым, как известно, и

воспользовались декабристы.

Нарастало недовольство самим Александром I, который уже не мог

“прикрыться” Аракчеевым. Д. И. Завали-шин вспоминал, что в последние годы

царствования Александра I “раздражение против него было значительно, не

было очевиднее факта, до какой степени государь потерял в последнее время

уважение и расположение народа”. Об “общем негодовании” против Александра I

в эти годы свидетельствовал и П. Г. Каховский.

Приближенные Александра I отмечали, что в последние годы он становился

все мрачнее, чаще стал уединяться. Разумеется, он не мог не знать о

растущем ропоте в народе и различных общественных кругах, был убежден в

существовании тайных обществ и готовящемся против него заговоре, подозревал

в этом многих влиятельные лиц из военной среды. В 1826 г. при разборе его

бумаг была обнаружена записка, датируемая 1824 годом, в которой говорилось

о росте “пагубного духа вольномыслия” в войсках, о существовании “по разным

местам тайных обществ или клубов”, с которыми якобы были связаны

влиятельные лица из военных — А. П. Ермолов, Н. Н. Раевский, П. Д. Киселев,

М. Ф. Орлов и др.

В середине июля 1825 г. Александр получил достоверные сведения о том,

что против него зреет заговор в войсках, расквартированных на юге России.

Унтер-офицер южных военных поселений И. В. Шервуд случайно узнал о тайном

обществе и немедленно донес об этом царю. Однако только одного сведения о

существовании заговора, без знания конкретных его участников, было

недостаточно, чтобы начать репрессии. По личному указанию Александра I был

разработан план выявления членов и руководителей тайной организации.

Возглавить это расследование было поручено Аракчееву. Известия о заговоре в

войсках, расположенных на юге России, заставили Александра I отменить

намеченный на осень 1825 г. смотр войск в Белой Церкви. Впоследствии из

показаний декабристов, членов Южного общества, стало известно, что они

замышляли использовать этот смотр для своего выступления.

1 сентября 1825 г. Александр выехал на юг, намереваясь посетить там

военные поселения, Крым и Кавказ (поездка предпринималась под предлогом

поправления здоровья императрицы). 14 сентября царь был уже в Таганроге.

Через 9 дней туда приехала Елизавета Алексеевна. С нею Александр посетил

Азов и устье Дона, а 20 октября отправился в Крым, где посетил Симферополь,

Алупку, Ливадию, Ялту, Балаклаву, Севастополь, Бахчисарай, Евпаторию. 27

октября на пути из Балаклавы в Георгиевский монастырь царь сильно

простудился, ибо ехал верхом в одном мундире при сыром, пронизывающем

ветре. 5 ноября он возвратился в Таганрог уже тяжелобольным, о чем написал

своей матери в Петербург. Лейб-медики констатировали лихорадку. Ранее в

Таганрог прибыл начальник южных военных поселений граф И.О. Витт с докладом

о состоянии поселений и с новым доносом на тайное общество. Витт возглавлял

также и систему политического сыска на юге России и через своего агента

А. К. Бошняка получил сведения о существова^^ачЮж-ного общества

декабристов. В доносе Витта значились имена некоторых из членов тайного

общества, в том числе и его руководителя П. И. Пестеля. Еще до своей

поездки в Крым Александр вызвал в Таганрог Аракчеева, но тот не приехал в

виду постигшего его несчастья (убийства дворовыми людьми его любовницы

Настасьи Минкиной).

7 ноября болезнь императора обострилась. В Петербург и Варшаву были

отправлены тревожные бюллетени о состоянии его здоровья. 9 ноября наступило

временное облегчение. 10 ноября Александр отдал приказ арестовать

выявленных членов тайной организации. Это было последнее распоряжение

Александра: вскоре он окончательно слег, и все дело по раскрытию тайной

организации и аресту ее членов взял на себя начальник Главного штаба,

находившийся при Александре в Таганроге, И. И. Дибич. Приступы болезни царя

делались все сильнее и продолжительнее. 14 ноября царь впал в беспамятство.

Врачебный консилиум установил, что надежд на выздоровление нет. В бреду

Александр несколько раз повторял по адресу заговорщиков: “Чудовища!

Неблагодарные!” 16 ноября царь “впал в летаргический сон”, который сменился

в последующие дни конвульсиями и агонией. 19 ноября в 11 часов утра он

скончался.

Неожиданная смерть Александра I, ранее почти никогда не болевшего,

отличавшегося отменным здоровьем, еще не старого (ему не было и 48 лет),

породила слухи и легенды. Фантастические рассказы о таганрогских событиях

появились в начале 1826 г. в зарубежных газетах. В дальнейшем среди

многочисленных слухов наиболее широкое распространение получила легенда о

“таинственном старце Федоре Кузьмиче”, под именем которого долгие годы (до

1864 года) якобы скрывался император Александр I. Легенда породила обширную

литературу, включая и известную повесть Л. Н. Толстого “Записки Федора

Кузьмича”. Великий князь Николай Михайлович Романов, биограф Александра I,

имевший доступ к секретным материалам императорской семьи, в специальном

исследовании “Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе

старца Федора Кузьмича” (СПб., 1907), опроверг эту нелепую “версию”. Он

имел также несколько бесед со знаменитым писателем, который не настаивал на

достоверности легенды, рассматривая ее лишь как материал для

художественного произведения. Аргументированное опровержение дано и в книге

К. В. Кудряшова “Александр I и тайна Федора Кузь-мича” (Петроград, 1923), в

которой собраны и всесторонне проанализированы все данные по этому вопросу.

Однако в последнее время вновь делаются попытки отстаивать “подлинность”

легенды о “старце Федоре Кузьмине”. Подчеркнем, что все версии о

“перевоплощении” Александра I в “старца” основаны исключительно на слухах,

зафиксированных мемуаристами. При этом игнорируются или без всякого

основания ставятся под сомнение такие документальные материалы, как

подробнейшие бюллетени о ходе болезни Александра I, акты вскрытия его тела,

официальные донесения из Таганрога находившихся при умирающем императоре

лиц, генералов царской свиты П. М. Волконского и И. И. Дибича. Наконец,

имеются письма императрицы Елизаветы Алексеевны, находившейся при муже до

самой его кончины, а также письма придворных дам — княгини С. Волконской и

камер-фрейлины Е. Валуевой. Значительная часть этих материалов опубликована

в свое время историками Н. К. Шильдером и вел. кн. Николаем Михайловичем

Романовым.

...В истории царствования и биографии императора Александра I имеется

еще немало спорных и неизученных проблем. Так, до сих пор не выяснено до

конца, чем были вызваны в 1821 г. отказ Александра I от открытого судебного

преследования, выявленного по доносам, декабристского тайного общества

“Союза благоденствия” или решение не обнародовать такой важный документ,

как манифест 1823 г. о передаче престола Николаю, минуя Константина.

Биографами так и не объяснены причины “душевной депрессии” Александра в

последние годы его царствования. Недостаточно изучена сущность

“правительственного либерализма” в начале царствования Александра I,

характер его социальной политики. В литературе весьма разноречивы оценки

его позиции в “польском”, “финляндском” и “греческом” вопросах. Жизнь и

деятельность этого, несомненно, незаурядного монарха России ждет

обстоятельного монографического исследования.



© 2009 РЕФЕРАТЫ
рефераты