Чернышевский Н.Г.
Чернышевский Н.Г.
РЕФЕРАТ
Чернышевский. Н. Г.
Чернышевский, Николай Гаврилович (12(24).VII.1828, Саратов - 17(29).Х.1889,
там же) - экономист, философ, публицист, литературный критик, прозаик.
Революционный демократ. Родился в семье священника. До 12 лет воспитывался
и учился дома, под руководством отца, отличавшегося многосторонней
образованностью, и в тесном общении с родственной семьей Пыпиных
(двоюродный брат Чернышевского - А. Н. Пыпин - стал известным историком
литературы).
По собственному признанию, "сделался библиофагом, пожирателем книг
очень рано..." (Поли. собр. соч. - Т. 1.- С. 632; далее указываются том и
страница). В 1812-1845 гг. Ч. учился в Саратовской семинарии, где ему
прочили блестящую духовную карьеру (сочинения Ч. хранились в семинарской
библиотеке). Изучал многие языки, в т. ч. восточные (под наблюдением
профессора Г. С. Саблукова написал "Обзор топографических названий в
Саратовской губернии татарского происхождения"). Однако духовное поприще не
влекло Ч., и, не закончив семинарию, он поступил в 1846 г. на отделение
общей словесности философского факультета Петербургского университета, где
занимался славянской филологией у профессора И. И. Срезневского (составил
"Опыт словаря из Ипатьевской летописи"); теорией словесности - у профессора
А. В. Никитенко (написал диссертацию "О "Бригадире" Фонвизина"); всеобщей
историей; физикой (долго работал над проектом вечного двигателя) и др. Но
академические занятия составляли лишь часть интересов Ч., все более
склонявшихся в сторону политики (он пристально следил за революционными
событиями в Западной Европе 1848 - 1849 гг.), философских и экономических
учений (А. Сен-Симон, Ш. Фурье, Л. Фейербах и др.) После ареста петрашевцев
в 1849 г. он отметил в дневнике, что "сам никогда бы не усомнился бы
вмешаться в. их общество и со временем, конечно вмешался бы" (1, 274). В
круг друзей Ч. входила М. Л. Михайлов, петрашевец А. В. Ханыков, И. И.
Введенский (педагог и переводчик, на вечерах у которого собиралась
радикально .настроенная молодежь). За годы учебы в университете (1846-1850)
были выработаны основы мировоззрения. Сложившееся в 1850 г. убеждение в
необходимости революции в России сочеталось с трезвостью исторического
мышления: "Вот мой образ мысли о России: неодолимое ожидание близкой
революции и жажда ее, хоть я и знаю что долго, может быть, весьма долго, из
этого ничего не выйдет хорошего, что, может быть, надолго только увеличатся
угнетения и т. д. - что нужды? мирное, тихое развитие невозможно". С
1850 г. в дневнике появляются записи свидетельствующие об атеизме. Форму
борьбы за улучшение человеческой жизни видел Ч. и в художественной
литературе, особенно высоко ценя Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова, В. Г.
Белинского, А. И. Герцена, Жорж Санд, Ч. Диккенса Он пробовал свои силы в
прозе (рассказ о Лили и Гете, повесть о Жозефине, "Теория и практика"
"Отрезанный ломоть"). Выйдя из университета кандидатом, Ч., после
кратковременной работы репетитором во 2-м кадетском корпусе в Петербурге,
служил старшим учителем словесности Саратовской гимназии (1851-1853), где
говорим в классе "такие вещи, которые пахнут каторгой!* (1,418). К этому
периоду относится его сближение с сосланным в Саратов историком Н. И.
Костомаровым (их объединяло признание огромной роли народа в истории, хотя
Костомаров был далек от революционных выводов). В апреле 1853 г. Ч. женился
на Ольге Сократовне Васильевой, дочери саратовского врача, предупредив ее о
грозящей ему, вследствие его образа мыслей, опасности: "...у нас будет
скоро бунт а если он будет, я буду непременно участвовать в нем" (1. 418).
Чувства Ч. к невесте, его мысли о семейной жизни запечатлены в "Дневнике
моих отношений с той, которая теперь составляет мое счастье. Впоследствии
Ч. посвятил жене романы "Что делать?" и "Пролог". Вернувшись в мае 1863 г.
в Петербург, Ч. преподавал во Втором кадетском корпусе, одновременно
готовясь к экзаменам на степень магистра и работая над диссертацией
"Эстетические отношения искусства к действительности". Диспут по
представленной еще осенью 1853 г. профессору Никитенко диссертации
состоялся 10 мая 1855 г. и явился манифестацией материалистических иней в
эстетике, вызвав раздражение университетского начальства. Диссертация была
официально утверждена лишь в январе 1859 г. Параллельно шла журнальная
работа, начатая летом 1853 г. рецензиями в журнале "Отечественные записки",
издаваемом А; А. Краевским. Решающее значение для всей дальнейшей судьбы Ч.
имело его знакомство осенью 1853 г. с Н. А. Некрасовым и окончательный
выбор - весной 1855 г. - между "Современником" и "Отечественными записками"
в пользу некрасовского журнала. С того времени Ч., вышедший в отставку,
занимался почти исключительно журнальной работой для "Современника" (в 1858
г. редактировал и "Военный сборник").
Сотрудничество Ч. в "Современнике" (1854- 862), где его роль быстро
стала ведущей (Некрасов в августе 1856 г., уезжая почти на год 1*а'
границу, передал редакторские полномочия 1.), пришлось на период
общественного подъема. (вязанного с подготовкой крестьянской реформы. *
революционной ситуации (1859-1861). Под руководством Ч. и Некрасова, а с
1857 г. и Добролюбова определилось революционно-демократическое направление
журнала. Изменялся состав сотрудников: постепенно уходили критики и
писатели либерально-дворянской ориентации А. В. Дружинин, В. П. Боткин, П.
В. Анненков, Н. Толстой, А. Н. Майков, А. А. Фет, И. С. Тургенев, Д. В.
Григорович и др.), уступая место иномышленникам его руководителей (М. Л.
Михайлову, Н. В. Шелгунову, М. А. Антоновичу, Г. 3. Елисееву и др.), по
преимуществу из разночинцев. В тематике статей журнала возрастала роль
политических, экономических вопросов: с июня 1858г. появляется особая
рубрика "Устройство быта помещичьих крестьян", в 1859 г. журнал становится
"литературным и политическим". направление и тактику "Современника" не
полностью принимали издававшие в Лондоне газету "Колокол" Герцен и Н. П.
Огарев, питавшие в период подготовки крестьянской реформы определенные
иллюзии относительно политики Александра II. В июне 1859 г. Ч. ездил в
Лондон объясняться с Герценом по поводу его статьи "Very dangeruos!!" в
"Колоколе" (№ 44), содержащей резкие выпады в адрес "Современника" в связи
с ироническим освещением в журнале "обличительной" литературы (материалы
сатирического отдела "Свисток", статья "Литературные мелочи прошлого года"
Н. А. Добролюбова). Следствием поездки было примирительное выступление
Герцена в "Колоколе" (№ 49), однако полностью разногласия искоренены не
были; надежды Герцена на правительство окончательно будут убиты лишь
пореформенной реакцией.
С 1854 г. Ч. вел в "Современнике" отдел критики и библиографии. В
конце 1857 г. он передал его Добролюбову. Встреча и многочасовая беседа Ч.
с Добролюбовым в апреле 1856 г. завершилась приглашением Добролюбова в
постоянные сотрудники "Современника" и положила начало дружбе, очень много
значившей для обоих. Ч. полностью полагался на Добролюбова как соредактора,
заботился о его бытовых, денежных делах. Он очень тяжело пережил его раннюю
смерть в ноябре 1861 г. "Я тоже полезный человек, но лучше бы я умер, чем
он... Лучшего своего защитника потерял в нем русский народ писал Ч. о
Добролюбове. Ч. собрал и уже в 1862 г. частично опубликовал "Материалы к
биографии Н. А. Добролюбова", подготовил первое собрание его сочинений
(Добролюбов Н. А. Соч.: В 4 т. -Пб., 1862).
С приходом Добролюбова в "Современник" Ч. сосредоточился
преимущественно на политической (в 1859-1862 гг. он вел ежемесячные
политические обозрения), экономической, философской темах. В серии статей,
посвященных классовой борьбе во Франции с ее революционными кульминациями
1830 и 1848 г.: "Кавеньяк" (Современник 1859.-№ 1, 3); "Борьба партий во
Франции при Людовике XVIII и Карле Х" (1858.- № 8, 9); "Франция при
Людовике Наполеоне" (не пропущено цензурой, 1859); "Июльская монархия"
(1860) и др., Ч., широко привлекая материалы западных историков (Ф. Гизо,
Л. Блана и др.), интерпретировал события в свете интересов "работников". Он
подчеркивал бесплодность борьбы за политические преобразования, если они не
приводят к улучшению материальных условий рабочих, лицемерие либералов
("умеренных республиканцев"), в решительные моменты предающих интересы
народа. Считая общественный строй Западной Европы выше русских феодально-
крепостнических порядков, Ч. в то же время отмечал формальный характер
свободы западного "работника" - "на факте - раба нищеты". Он подверг
критике развиваемый многими буржуазными экономистами принцип
невмешательства государства в частное предпринимательство, свободной
конкуренции: "Тюрго" (1858.-№ 9), "Экономическая деятельность и
законодательство" (1859.-№ 2). В противовес "теории капиталистов"
(оправдывающей получение прибыли, в т. ч. земельной ренты, собственниками,
не участвующими в производительном труде) Ч. развивает, опираясь на
некоторые положения классиков английской политической экономии (А. Смита,
Д. Рикардо), "теорию трудящихся", согласие которой необходимо "полное
соединение качеств собственника и работника в одном и том же лице". При
этом Ч., вслед за Фурье. Р. Оуэном, подчеркивает преимущества крупного
производства, объединения работников - "товарищества" - как формы,
наилучшим образом удовлетворяющей потребностям личности; в апелляции к
потребностям и ограничении их "разумными" проявлялся антропологизм,
просветительский рационализм Ч. ("Капитал и труд", 1860.-№ 1). Наиболее
полно свои экономические воззрения Ч. изложил в примечаниях и переведенным
им "Основаниям политической Экономии" Дж. - Ст. Милля (1860.-№ 2-4, 6- 8,
11) и в "Очерках из политической экономии (по Миллю)" (1861.-№ 6-10. 12).
Он вскрыл тщетность усилий Милля сочетать интересы капиталистов и рабочих,
несостоятельность учения Т. Мальтуса о превосходящем возможности
производства росте народонаселения, обосновал проект социалистического
общественного устройства. К. Маркс писал в послесловии ко второму изданию
"Капитала" о книге Милля: "Это - банкротство "буржуазной" политической
экономии, что мастерски показал уже в своих "Очерках политической экономии
(по Миллю)" великий русский ученый и критик Я. Чернышевский". (К. Маркс и
Ф. Энгельс об искусстве - Т. 1.- С. 524). Применяя разрабатываемую
экономическую теорию к специфическим условиям России, Ч. подчеркивал
важность сохранения - после отмены крепостного права - крестьянской общины
как естественной основы "товариществ", считал возможным благодаря общине
избежать для России мучительной капиталистической ступени развития.
("Критика философских предубеждений против общинного владения". 1858 - №
12; "Экономическая деятельность и законодательство". 1859 - №2; "Суеверие и
права логики", 1859 - №10). Такой взгляд, характеризующий Ч. как
крестьянского, утопического социалиста, отличался в то же время от
славянофильского преклонения перед общиной (для Ч. она признак отсталости
страны), от антитезы молодой России и старого Запада: "Запад, далеко
опередивший нас, далеко еще не исчерпал своих сил..." (7, 618).
Убежденность в прогрессе, несмотря на драматизм многих эпох - источник
исторического оптимизма Ч. ("Апология сумасшедшего"; не пропущена цензурой,
18611 "О причинах падения Рима". 1861.-№ 5).
Наиболее системное выражение взгляды Ч. на природу, общество, человека
получили в его главной философской работе "Антропологический принцип в
философии" (1860.--№ 4-5). Творчески развивая антропологическую теорию
Фейербаха, Ч. вносит в нее классовые мотивы, тем самым преодолевая
антропологизм и устанавливая иерархию "эгоизмов": "...общечеловеческий
интерес стоит выше выгод отдельной нации, общий интерес целой нации стоит
выше выгоды отдельного сословия, интерес многочисленного сословия выше
выгод малочисленного" (7, 286)., В целом статьи Ч. своей неизменно сильной
стороной имеют защиту интересов самого "многочисленного сословия" - русских
крестьян, французских рабочих, "простолюдинов". Он "был также революционным
демократом, он умел влиять на все политические события его эпохи в
революционном духе, проводя через препоны и рогатки цензуры идею
крестьянской революции, идею борьбы масс за; свержение всех старых властей.
"Крестьянскую реформу" 61-го года, которую либералы сначала подкрашивали, а
потом даже прославляли, он назвал мерзостью, ибо он ясно видел ее
крепостнический характер, ясно видел, что крестьян обдирают гг. либеральные
освободители, как липку"
Отношение Ч. к правительственной кампании по крестьянскому вопросу
менялось по мере того, как прояснялась суть реформы. Начиная с 1857 г. Ч.
регулярно освещал экономические и политические аспекты темы, доказывая
необходимость освобождения крестьян с землей, без выкупа или с минимальным
выкупом, сохранения общины, установления крестьянского местного
самоуправления и др. ("О новых условиях сельского быта"., 1858.-№ 2-4;
полемика с противниками крестьянской общины, выступавшими в "Экономическом
указателе" И. В. Вернадского; ведение с июня 1857 г. рубрики "Устройство
быта помещичьих крестьян" и др.). Убедившись же в грабительском характере
готовящейся реформы, Ч. бойкотирует предреформенный ажиотаж; по
обнародовании манифеста 19 февраля 1861 г. "Современник" прямо не отозвался
на него. В "Письмах без адреса", написанных после реформы и адресованных
фактически Александру II (опубл. , за границей в 1874 г.), Ч. обвинил
самодержавно -бюрократический режим в ограблении крестьян, имеющем одно
положительное следствие - рост политического самосознания народа: "Когда
люди дойдут до мысли "ни от кого другого не могу я ждать пользы для своих
дел", они непременно и скоро сделают вывод, что им самим надобно взяться за
ведение своих дел". Рассчитывая на крестьянскую революцию, круг
"Современника" во главе с Ч. в 1861 г. прибегал к нелегальным формам
борьбы. Ч. написал революционную прокламацию "Барским крестьянам от их
доброжелателей поклон". Вместе с воззванием "К молодому поколению"
Шелгунова (при возможном участии Михайлова), "Русским солдатам от их
доброжелателей поклон и "Русским солдатам" Шелгунова прокламация Ч. была
осуществлением плана обращения к различным слоям населения. По
воспоминаниям членов "Земли и воли" (А. А. Слепцова, Л. Ф. Пантелеева), Ч.
был причастен к этой подпольной организации, созданной с целью руководства
крестьянским восстанием, ожидаемым к весне 1863 г. (по окончании "временно-
обязанного состояния крестьян", т. е. их работы на помещиков).
В обстановке растущей пореформенной реакции (расстрел крестьян в с.
Бездна Казанской губ., репрессии против студентов и закрытие Петербургского
университета, арест Михайлова, В. А. Обручева и др.) внимание III отделения
все более привлекает деятельность Ч. С осени 1861 г. за ним была
установлена полицейская слежка (использовались и такие средства, как подкуп
прислуги). Но Ч. был умелым конспиратором, в его бумагах не находили ничего
подозрительного. В июне 1862 г. было запрещено на восемь месяцев издание
"Современника" и "Русского слова".
7 июля 1862 г. Ч. был арестован у себя на квартире (жена с двумя
сыновьями гостила в Саратове). Поводом для ареста послужило перехваченное
на границе письмо Герцена и Огарева к Н. А. Серно-Соловьевичу, в котором
предлагалось издавать "Современник" в Лондоне или в Женеве. В тот же день
Ч. стал узником Алексеевского равелина Петропавловской крепости, где пробыл
до вынесения приговора - гражданской казни, состоявшейся 19 мая 1864 г. на
Мытнинской прощали. Он был лишен всех прав состояния и присужден к 14 годам
каторжной работы в рудниках, с последующим поселением в Сибири; Александр
II сократил срок каторги до 7 лет. Судебный процесс по делу Ч. тянулся
очень долго из-за отсутствия прямых улик; роковую роль в нем, как и в делах
Михайлова и арестованного позднее Шелгунова, сыграли написанные Вс. Д.
Костомаровым (участвовавшим в напечатании прокламаций) фальшивые бумаги. В
вину Ч. вменялись, помимо написания "Барским крестьянам...", также его
подцензурные статьи в "Современнике"; Ч. и его друзья тщетно боролись с
полным отсутствием законности.
В крепости Ч. обратился к художественному творчеству. Здесь, с 14
декабря 1862 г. по 4 апреля 1863 г., был написан роман "Что делать? Из
рассказов о новых людях". За ним последовали оставшиеся незаконченными
повесть "Алферьев" (1863) и роман "Повести в повести" (1863), "Мелкие
рассказы" (1864). Увидел свет - по недосмотру цензуры - лишь роман "Что
делать?" (Современник. - 1863.-ЛГо 3-5).
20 мая 1864 г. Ч. под конвоем отправили в Е Сибирь, где он находился
сначала на руднике Кадае Нерчинского округа (месте каторги и скорой смерти
Михайлова), а с сентября 1865 г. - в тюрьме Александровского завода. По
официальному разрешению в Кадаю в августе 1865 г. приезжала на несколько
дней О. С. Чернышевская с сыном Михаилом. Круг общения Ч. на каторге
составляли политические заключенные (С. Г. Стахевич. П. Ф. Николаев и др.),
впоследствии вспоминавшие о читках Ч. не дошедших до нас художественных
произведений, в особенности сожалевшие о пропаже отосланного в Петербург
Пыпину романа "Старина", вобравшего в себя обширный автобиографический
материал. Его продолжением был "Пролог. Роман из начала шестидесятых годов"
(написан в 1867- 1870 гг.; первая часть - "Пролог пролога" - опубл. в
Лондоне в 1877 г.; в России роман был издан полностью в 1906 г.).
Сохранились также пьесы "Драма без развязки", "Мастерица - варить кашу",
повесть "История одной девушки", рассказы "Кормило кормчему", "Знамение на
кровле" и др.; почти все они были задуманы как части неосуществленных
полностью больших циклов.
Каторга, срок которой истек в 1871 г., оказалась преддверием к худшему
испытанию - поселению в Якутии, в городе (а в сущности в глухом поселке,
где тюрьма была лучшим зданием) Вилюйске, отличавшемся губительным
климатом. Здесь Ч. был единственным ссыльным и мог общаться только с
жандармами и местным якутским населением; переписка была затруднена, а
часто специально задерживалась. Все же Ч. узнал в 1877 г. о смертельной
болезни Некрасова и успел передать ему - в письме к Пыпину - слова любви и
прощания (15, 86-88). Т. к. бумаги Ч. отбирались при обысках, он писал и
сам уничтожал написанное (из созданного в Вилюйске сохранились две части
романа "Отблески сияния"). Только в 1883 г., при Александре III, под
давлением требований "Народной воли" Ч. было разрешено переселиться в
Астрахань. Резкая перемена климата очень повредила его здоровью.
Годы крепости, каторги и ссылки (1862-1883) не привели к забвению
имени и сочинений Ч.- его слава мыслителя и революционера росла, вдохновляя
на смелые планы его освобождения (ему пытались устроить побег Г. А. Лопатин
в 1871 г., И. Н. Мышкин в 1875 г., оба были арестованы; были и другие
попытки). Сам Ч. никогда не просил о смягчении своей участи, в частности,
летом 1875 г. отказался от подачи прошения, к которому его пытались
склонить власти. "А что касается лично до меня, - писал он жене в 1871 г.,
- я сам не умею разобрать, согласился ли б я вычеркнуть из моей судьбы этот
переворот, который повергнул тебя на целые десять лет в огорчения и
лишения. За тебя я жалею, что было так. За себя самого совершенно доволен.
А думая о других, - об этих десятках миллионов нищих, я радуюсь тому, что
без моей воли и заслуги придано больше прежнего силы и авторитетности моему
голосу, который зазвучит же когда-нибудь в защиту их" (14, 504).
По приезде в Астрахань Ч. надеялся вернуться к активной литературной
деятельности, однако публикации его работ, хотя и под псевдонимом, были
затруднительны. Основным источником заработка, в котором крайне нуждалась
семья Ч., стали переводы, тяготившие Ч. тем более, что его глубоко не
удовлетворяли субъективно - идеалистические воззрения авторов переводимых
книг ("Энергия в природе" В. Карпентера, многотомная "Всеобщая история" Г.
Вебера и др.). Используя приемы работы с Миллем, Ч. снабжал переводы
вступительными статьями, послесловиями, нередко выбрасываемыми при издании.
Все же Ч. удалась опубликовать некоторые собственные философские работы:
"Характер человеческого знания" (Русские ведомости 1885.- М. 63-64, под
псевдонимом Андреев), "Происхождение теории благотворности борьбы за жизнь"
(Русская мысль. - 1886. - ЛГ 9, за подписью Старый трансформист). Вместе с
написанным в 1888 г. предисловием к предполагаемому 3-му изданию
"Эстетических отношений..." (состоявшемуся лишь в 1906 г.) эти работы Ч.
заключают в себе резкую критику неокантианства, агностицизма
("иллюзионизма"), характерного для многих философов и естественников тех
лет. Из художественных сочинений Ч. опубликовал "Гимн Деве неба" (Русская
мысль. - 1885.- № 7, под псевдонимом Андреев). Писал повесть "Вечера у
княгини Старобельской". Получив спасенные Антоновичем после ареста Ч.
"Материалы к биографии Н. А. Добролюбова", готовил их к изданию и успел
опубликовать первый раздел (Русская мысль. - 1889.- № 1-2). Первый том
вышел в 1890 г., после смерти Ч.
При всей интенсивности работы Ч. самые дорогие для него замыслы - в
частности, создание давно задуманных популярных энциклопедий по разным
отраслям знаний - осуществить не удалось. В июне 1889 г. .Ч. получил
разрешение вернуться на родину, в Саратов. Он строил большие планы несмотря
на резко ухудшавшееся здоровье. Умер от кровоизлияния в мозг, похоронен на
Воскресенском кладбище в Саратове.
В разностороннем наследии Ч. важное место занимают работы по эстетике,
литературная критика, художественное творчество. Во всех этих областях он
выступил новатором, возбуждающим по сей день споры; к Ч. применимы его
собственные слова о Гоголе как писателе из числа тех, "любовь к которым
требует одинакового с ним настроения души, потому что их деятельность" есть
служение определенному направлению нравственных стремлений" (3, 21).
Эстетическая теория Ч., изложенная в его диссертации "Эстетические,
отношения искусства к действительности" (Спб. , 1855). а также в
авторецензии (Современник. - 1855.- № 6) и ряде работ 1854 г. (из них в
особенности важна статья "О поэзии. Сочинение Аристотеля" // Отечественные
записки. - 1854.- № 9). знаменовала перелом в истории эстетики, разрыв с
ее, идеалистической традицией. Концепции искусства как создания идеала в
эстетике Г. В. Ф. Гегеля (и его популяризатора Ф. Фишера, часто цитируемого
в диссертации) Ч. противопоставил материалистическую формулу прекрасного:
"прекрасное есть жизнь", "прекрасно то существо, в котором видим мы жизнь
такою, какова должна быть она по нашим понятиям; прекрасен тот предмет,
который выказывает в себе жизнь или напоминает нам о жизни..." (2, 10).
Объективным критерием прекрасного выступает у Ч. превосходство предмета над
другими в данном роде (при существенной оговорке, что не все роды
прекрасны). В субъективном же критерии прекрасного - "наших понятиях" - Ч.
подчеркнул социальную обусловленность эстетических вкусов (разных в
крестьянской среде и у аристократии), отказывая многим из них в истинности
(напр. романтическому "увлечению бледною, болезненною красотою" - 2, 11).
Так антропологическая, фейербаховская посылка об общечеловеческих
потребностях осложняется указанием на социальную почву эстетического
идеала. Считая, что потребности (не болезненно-фантастические) человека в
прекрасном вполне удовлетворяются действительностью, Ч. пересматривает
вопрос о содержании искусства, расширяя его границы до "общеинтересного в
жизни" (2, 82). и о его задачах. Первая из них - воспроизведение жизни была
намечена, по Ч., еще в античной эстетике) (Платон, Аристотель), полагавшей
сущность искусства в подражании человеческой жизни (Ч. отмечает искажение
этой мысли классицистами, говорившими о подражании природе в искусстве:
"подражание природе чуждо истинному поэту, главный предмет которого -
человек" (2, 278). Однако воспроизведение жизни, хотя и требует активности
художника - "способности отличать существенные черты от несущественных" (2,
80), составляет лишь формальное начало искусства. Две другие задачи,
искусства - объяснение жизни и вынесение приговора ее явлениям; они
особенно полно могут быть осуществлены в литературе ("поэзии"), которая
"представляет полнейшую возможность выразить определенную мысль. Тогда
художник становится мыслителем, и произведение искусства, оставаясь в
области искусства, приобретает значение научное" (2, 86).
В содержании искусства - "учебника жизни" - подчеркивается общее с
наукой и нравственной деятельностью человека.
Манифест материалистической эстетики Ч. не свободен от противоречий.
Блестяще показав жизненную основу прекрасного и типического и призвав в то
же время художников к овладению передовым мировоззрением, Ч. недостаточно
связал субъективную сторону содержания искусства (объяснение жизни и
вынесение приговора) с творческим, в т. ч. формотворческим, процессом и
ограничил роль фантазии. В результате положение о том, что "жизнь не думает
объяснять нам своих явлений", в то время как "в произведениях науки и
искусства это сделано (2, 87), осталось в значительной мере декларативным,
поскольку не была до конца прослежена специфика объяснения жизни на "языке
искусства". Недооценка Ч. творческой типизации, особенно заметная на фоне
гегелевского учения об идеализации в искусстве, отчасти была полемической
издержкой "апологии действительности сравнительно с фантазиею" (2, 89).
Уязвимым было и отрицание закономерности трагического, сведение его к
"ужасному в человеческой жизни" (2, 301). Впоследствии Ч. показал огромную
роль творческой типизации, на службе у которой и состоит фантазия, вымысел.
Так в творчестве Пушкина им подчеркнута огромная роль долго обдумываемого
плана, предшествующего исполнению: "Прояснить в своем уме основную мысль
романа или драмы, вникнуть в сущность характеров, которые будут ее
проявлять своими действиями. сообразить положения лиц, развитие сцен - вот
что 1 важно..." (2, 452).
Диссертация Ч., большинству читателей известная по авторецензии,
вызвала острые дискуссии. Ее не приняли многие ведущие писатели и критики
(Тургенев, Л. Толстой, Анненков, Дружинин и др.), упрекавшие автора в
умалении искусства. Эстетика была областью, где раньше всего обнаружились
расхождения между либералами и демократами присутствовавший на защите
диссертации Шелгунов отметил, что "умственное направление шестидесятых
годов в первый раз в своем зачаточном виде было провозглашено в 1855
г. на публичном диспуте в Петербургском университете"
Литературная критика Ч., опирающаяся на его эстетическую теорию, в то
же время понималась им как публицистическая деятельность, для которой важны
тесная связь с читателем и понимание его интересов: "Отвлеченные истины
могут быть уместны в ученом трактате, но слова публициста должны прежде
всего сообразоваться с живыми потребностями известного общества в данную
минуту" (5, 648). Такими Ч. считал "слова" Г. Э. Лессинга, Белинского.
Собственно критике, ее истории и теории, посвящены программные статьи: "Об
искренности в критике" (1854.-№ 7); цикл "Очерки гоголевского периода
русской литературы" (1856.-№ 12, 1856.-№1 1-2, 4, 7, 9-12), к ним примыкает
цикл "Лессинг, его время, его жизнь и деятельность" (1856.-№ 10-12; 1857.-
№ 1-4, 6). где деятельность немецкого просветителя осмысляется в свете
сходной русской общественно- литературной ситуации.
В соответствии с выдвинутыми в диссертации задачами искусства Ч.
считает (в статье "Об искренности в критике") важнейшим критерием оценки
произведения истинность его общей идеи, "мысли". Ее фальшивость оправдывает
резкость тона критика, менее всего щадящего признанные авторитеты: "...жар
нападения должен быть соразмерен степени вреда для вкуса публики, степени
опасности, силе влияния, на которые вы нападаете" (2, 257). Поэтому
"превосходная в художественном отношении, но приторная" поэма Гете "Герман
и Доротея" заслуживает более строгого суда, чем какая-нибудь другая
идиллическая поэма какого-нибудь посредственного писаки" (2, 257). С
нелицеприятной критикой выступил сам Ч. в своих первых рецензиях на
произведения популярных писателей: "Роман и повести М. Авдеева" (1854.- №
2), "Три поры жизни. Роман Евгении Тур" (1854.- № 5), выявляя их
подражательность, пустоту содержания, ложный пафос. За "ошибочное
направление" (2, 240) - идеализацию патриархального купеческого быта - он
осудил пьесы "Не в свои сани не садись" и "Бедность не порок" А. Н.
Островского: "бедность не порок. Комедия А. Островского" (1854.- № 5),
резко разойдясь в оценках с "органическим" критиком А. А. Григорьевым. На
примере этих не свободных от славянофильских мотивов пьес Ч. доказывал, что
"ложные по своей основной мысли произведения - бывают слабы даже и в чисто
художественном отношении" (2, 240). Последующая оценка этих пьес
Добролюбовым в статье "Темное царство", в соответствии с принципами
"реальной критики", будет значительно мягче.
В "Очерках..." Ч. охарактеризовал, через их отношение к Гоголю и
гоголевскому, до сих пор "единственному сильному и плодотворному
направлению" (3, 6), деятельность ведущих критиков, журналистов 30-40 гг.:
Н. А. Полевого. О. И. Сенковского, С. П. Шевырева, круга пушкинского
"Современника", Н. И. Надеждина, Белинского (имя которого, по цензурным
условиям, было названо лишь в пятой статье цикла). Подчеркнуты некоторые
общие условия эффективности критики: наличие системы убеждений; забота о
распространении своих мнений в публике (чуждая критикам пушкинского круга -
почитателям Гоголя); эстетический вкус; умение "говорить о том, что нужно
нашей публике в наше время" (3, 225) отличающее Белинского. Как
"образователя" Белинского Ч. выделяет Надеждина, привившего русской критике
начала эстетики Ф. Шеллинга: "От него узнали у нас, что поэзия есть
воплощение идеи ; что красота формы состоит в соответствии ее с идеею"
(3, 163-164). Но первое проявление самостоятельности русской мысли Ч. видит
в Белинском и его сподвижниках, последовательно развивших и применивших к
русской действительности диалектику Гегеля. Белинского Ч. считает и первым
историком русской литературы, определившим исторические заслуги многих
писателей до Пушкина (М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина. Н. М. Карамзина и
др.) и тем самым положившим "границы отрицанию" (3.193), которое у
противников классицизма (Полевой) и романтизма (Надеждин) было абсолютным.
В деятельности Белинского Ч. в особенности выделяет 40 гг., когда критик
преодолевает идущий от гегелевской системы "квиетизм" и проникается
передовыми стремлениями времени (важнейшие из них - "гуманность и забота об
улучшении человеческой жизни" - 3, 302). Отсюда и горячая защита Белинским
Гоголя, "натуральной школы", и полемика с апологетами "чистого искусства"
(а по существу принципа "эпикуреизма"). Ч. подчеркнул возрастающую
публицистичность критики Белинского, статьи которого за 1846-1848 гг.
изобилуют рассуждениями об отраженных в произведении общественных вопросах:
"...в осьмой и девятой статьях, заключающих разбор "Онегина", эпизоды
подобного рода занимают уже наибольшее число страниц" (3, 275).
Акценты, расставленные Ч. в его разборе критики Белинского
(предпочтение последнего периода, оправдание публицистических отступлений и
др.), как и интерпретация творчества Пушкина и Гоголя, расходились с
мнениями "эстетической" критики. Борьба между либералами и демократами в
середине 50 гг. нередко формулировалась ее участниками как защита
"пушкинского" или "гоголевского" направления в литературе, чему
способствовали издания сочинений обоих писателей, осуществленные Анненковым
и П. А. Кулишем. Наиболее развернутым ответом на "Очерки..." Ч. со стороны
"эстетической" критики была статья Дружинина "Критика гоголевского периода
и наши к ней отношения" (Библиотека для чтения. - 1856.-№ 11), где Пушкин
интерпретировался как поэт "чистого искусства", противопоставляемого
"дидактике". Ч. откликнулся на издания Пушкина - еще до "Очерков..."
("Сочинения А. С. Пушкина" // Там же. - 1855 - № 2-3, 7-8) и Гоголя
("Сочинения и письма Н. В. Гоголя" // Там же. - 1857.-№ 8), подчеркивая,
что при огромности заслуг Пушкина как первого русского поэта- художника
(здесь Ч. опирался на суждения Белинского) творчество Гоголя гораздо больше
связано с современной русской действительностью: он "первый научил нас
знать наши недостатки и гнушаться ими" (4, 665). За анализом Ч. трагических
заблуждений Гоголя и их истоков (этой цели служила отчасти и статья об
одном из духовных учителей Гоголя: "Сочинения В. Жуковского" // Там же. -
1857.- № 5) проступал идеал критика - гармония между мировоззрением и
творчеством писателя.
Сложность проблемы соотношения мировоззрения и творчества, в
особенности реалистического, с которой столкнулся Ч. прежде всего при
анализе наследия Гоголя, стимулировала эволюцию его критического метода.
Предвосхищая обоснованные позднее Добролюбовым в статье "Темное царство"
(1859) принципы "реальной критики", он высоко оценивает некоторые
произведения за реализм отражения жизни, даже при уязвимости их авторской
тенденции. Так, у А. Ф. Писемского. воззрение которого на крестьянский быт
"не подготовлено наукой" (4, 571), Ч. находит социальное обличение,
вытекающее из самой достоверности изображения ("Очерки из крестьянского
быта А. Ф. Писемского".- 1857.-№ 4). Не оспаривая прямо тургеневскую мысль
о стихийности чувства, выразившуюся в повести "Ася" ("Русский человек на
rendez-vous" // Атеней. - 1858. - № 18), Ч. подчеркивает зависимость
характера героя, господина М (которому свойственна эта стихийность) от
условий его формирования: "Лучше не развиваться человеку, нежели
развиваться без влияния мысли об общественных делах, без влияния чувств,
пробуждаемых участием в них" (5, 169). Разбор любовного сюжета повести
перерастает в суд над дворянским либерализмом, не подготовленным к
"решительной минуте", под которой имеется в виду прежде всего освобождение
крестьян. Важнейшим открытием Ч., сделанным также на базе "реального"
метода, было определение особенностей таланта молодого Л. Толстого: его
формы психологизма (изображения "диалектики души"), находящейся в прямой
связи с пафосом писателя - "чистотой нравственного чувства" ("Детство и
отрочестве). Сочинения графа Л. Н. Толстого. Военные рассказы Л. Н.
Толстого". 1856.-№ 12). Некоторая избирательность анализа, выявляющего
прежде всего сильные, реалистические моменты содержания, была в то же время
продуманной тактикой Ч. по отношению к писателям либерально - дворянской
ориентации.
Однако критический метод Ч. видоизменялся в зависимости от свойств
произведений: последовательная демократическая авторская тенденция всегда
поддерживалась Ч. (хотя и не заменяла для него таланта: "...тенденция может
быть хороша, а талант слаб..."- 14, 322). К анализу тенденции в особенности
располагала лирика. Любимейшим поэтом Ч. был Некрасов; не имея возможности
писать о поэзии соредактора "Современника", Ч. в. 1856 г. (когда Некрасов
был. за границей) поместил в журнале (№ 11), по выходе "Стихотворений"
Некрасова, столь выразительную подборку его произведений ("Поэт и
гражданин". "Забытая деревня", "Отрывки из путевых записок графа
Гаранского"), что она повлекла за собой цензурное предостережение журналу.
Ч. предсказал долгую жизнь поэзии Огарева ("Стихотворения К. Огарева" //
Там же. - 11850.- № 9), утверждающей счастье "жить для других" (3, 565) и
напоминающей о Герцене (имя которого было под запретом), высоко ценил А.
В. Кольцева ("Стихотворения Кольцева") и др. В прозе он приветствует
"Губернские очерки" М. Е. Салтыкова-Щедрина ("Губернские очерки" // Там же.
- 1857 - № 6), обнаружившие в авторе более высокий, по сравнению с
гоголевским, уровень теоретического обобщения: "Теперь, например, Щедрин
вовсе не так инстинктивно смотрит на взяточничество - прочтите его рассказы
"Неумелые" и "Озорники", и вы убедитесь, что он очень хорошо понимает,
откуда возникает взяточничество, какими фактами оно поддерживается, какими
фактами оно могло бы быть истреблено. У Гоголя вы не найдете ничего
подобного мыслям, проникающим эти рассказы" (4, 633). Противопоставленные
"обличительной" кампании, нападающей на отдельные злоупотребления (комедия
В. А. Соллогуба "Чиновник" и др.). "Губернские очерки" подробно
комментируются Ч. для доказательства наивности надежд на силу
нравственного примера, якобы способного "устранить действие закона
причинности, по которому нравы народа сообразуются с обстановкою народной
жизни" (4. 289).
Отрадный симптом "значительной перемены в обстоятельствах" (7, 884)
видит Ч. ("Не начало ли перемены?" - 1861.-№ 11) в рассказах В. Успенского,
пишущего "о народе правду без всяких прикрас" (7, 856). По Ч.. в рассказах
Успенского преодолевается традиция "идеализации" народа ("Шинель" Гоголя,
Григорович, Тургенев), которому нельзя было помочь ничем, кроме
сострадания. В этом последнем большом критическом разборе Ч. чувствуется
ожидание близящейся народной революции: подчеркивая силу "рутины", обычая в
жизни массы, критик отмечает возможность "минут одушевления" и ставит
сложную проблему руководства стихийным движением. Литературная критика Ч.-
органичная часть его революционной публицистики.
Художественное творчество Ч. не было только вынужденной в условиях
изоляции формой работы: о склонности к беллетристике свидетельствуют и
пробы пера в студенческие годы, и психологическая детализация в дневниках
(1847-1853); кроме того, он имел богатый опыт литературного критика. Как
художник Ч. более всего связан с традицией философской просветительской
прозы (Лессинг, Д. Дидро. Вольтер, А. Н. Радищев, Герцен), выступая в то же
время новатором, в особенности в разработке политической темы. В контексте
русской литературы 60 гг. созданный Ч. тип "разумного эгоиста",
просветляющего разумом стихию чувств. противостоит различным формам
противоречивого сознания. свойственного героям Тургенева, Л. Толстого, Ф.
М. Достоевского и др. Не свободная от просветительских иллюзий,
утверждаемая Ч. концепция гармоничной личности, встающей на путь
революционной борьбы без пафоса жертвенности, вырастала прежде всего на
почве исторической реальности. Герои Ч. 'были типичны и в своем
рационализме и в своем героизме, что обусловило огромный резонанс "Что
делать?" и реализм последующих произведений, имеющих менее счастливую
читательскую судьбу.
В "Что делать? Из рассказов о новых людях" Ч. продолжил открытую
Тургеневым "Отцах и детях" тему нового общественного деятеля. в основном из
разночинцев, сменившего тип "лишнего человека". По отношению к
тургеневскому роману произведение Ч. полемично: "нигилизму" Базарова
противостоят позитивные взгляды "новых людей", его одиночеству и
трагической смерти - их сплоченность и стойкость ("Отцы и дети" как
необходимый фон восприятия подчеркнуты фамилиями Кирсанова и Лопухова,
последняя напоминает о словах Базарова: "...а из меня лопух расти будет..."
- Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем: В 30 т. - М., 1981.- Т. 7.- С.
121).
Несмотря на "эзопов язык", используемый в борьбе с цензурой (названия
глав, акцентирующие любовно-семейный сюжет, авантюрно- интригующее начало,
загнанный в глубь повествования сюжет об "особенном человеке" -
революционере, система перифраз, аллегорий, цитат и пр.), мировоззрение Ч.
нашло в романе четкое выражение, чему способствовала активность автора-
повествователя как интерпретатора событий. Через голову "проницательного
читателя" автор многократно обращается к части публики, способной стать
"новыми людьми", разъясняя ей конкретную программу действий. Это роман
художественно-публицистический.
Действительность предстает в "Что делать?" в трех временных
измерениях: прошлое - "старый порядок", идейно изживший себя, хотя и
господствующий; настоящее (деятельность "новых людей"); будущее (его абрис
в духе идей утопического социализма дан в "Четвертом сне Веры Павловны").
Через все произведение проходит антитеза старых и "новых людей", поступки
которых кажутся странными обывателям (Марье Алексеевне, "проницательному
читателю"); их удивление, непонимание - источник комических ситуаций.
Отношение к представителям прошлого дифференцировано: жизнь праздная
(Сторешниковы. Серж) на аллегорическом языке романа - "фантастическая
грязь"; трудовая, в заботах о куске хлеба, вырабатывает "злые", но дельные
характеры (Марья Алексевна) - это "реальная грязь", из которой "родится
пшеница" ("Второй сон Веры Павловны")-
Романтический пафос произведения - в устремленности к
социалистическому идеалу, будущему, когда тип "нового человека" станет
"общею натурою всех людей" (Что делать? - С. 149; далее указываются стр.).
Прообразом будущего выступают и личные отношения "новых людей", разрешающих
конфликты на основе гуманной теории "расчета выгод" (новая мораль оттенена
традиционностью сюжетного мотива любовного треугольника: Вера Павловна -
Лопухов - Кирсанов), и их трудовая деятельность (организация швейных
мастерских, учеба Веры Павловны на врача и др.). Эти подробно освещенные
сферы жизни "новых людей" соотнесены с потаенным, "эзоповым" сюжетом,
главным героем которого выступает профессиональный революционер Рахметов.
Но он не одинок: упоминается о "восьми образцах этой породы", несомненно
участие в нелегальной борьбе Лопухова - Бьюмонта после его ухода "со
сцены", мужа "дамы в трауре" и др. Темы любви, труда, революции органично
связаны в романе, герои которого исповедуют "разумный эгоизм",
стимулирующий нравственное развитие личности: "О, сколько наслаждений
развитому человеку! Даже то, что другой чувствует как жертву, горе, он
чувствует как удовлетворение себе, как наслаждение, а для радостей так
открыто его сердце, и как много их у него!" (С. 233). На высшей ступени
этой лестницы развития стоит "особенный человек" Рахметов, сын богатого
помещика, ушедший в революцию, "ригорист", живущий только интересами
"дела". В ссылке на "натуру", разную у "обыкновенных порядочных" и
"особенных" людей, сказался антропологизм Ч. Реалистический принцип
типизации последовательнее выдержан в Рахметове, суровое мужество которого
продиктовано условиями революционной борьбы нач. 60 гг. Призыв к светлому и
прекрасному будущему, исторический оптимизм Ч., мажорный финал сочетаются в
романе с осознанием трагической судьбы его "новых людей": "...еще немного
лет, быть может и не лет, а месяцев, и станут их проклинать, и они будут
согнаны со сцены, ошиканные, страмимые" (С.49).
Публикация романа вызвала целую бурю в критике. На фоне многочисленных
обвинений Ч. в безнравственности, отсутствии художественности и пр.,
остроумно высмеянных в сатирических стихах В. С. Курочкина в "Искре"
("Молодая жена! Ты "Что делать?" взяла?"; "Нет, положительно, роман "Что
делать?" нехорош!", 1863), выделяется серьезностью разбора статья Н. Н.
Страхова "Счастливые люди". (Библиотека для чтений. - 1865.- № 4). Признав
жизненную основу и "напряжение вдохновения" автора, "органический" критик
оспорил рационализм и оптимизм "новых людей" (скрытого трагизма романа он
не увидел) и отсутствие между ними глубоких конфликтов. М. Е. Салтыков-
Щедрин ("Наша общественная жизнь" // Современник. - 1864.- № 1, 3), выразив
сочувствие общей идее романа, отметил, что в ее воплощении автор "не мог
избежать некоторой произвольной регламентации подробностей..." (Салтыков-
Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. -М., 1968. -Т. 6. - С. 324). Горячим
пропагандистом романа стал Д. И. Писарев, выступивший с подробным анализом
его содержания ("Новый тип" // Русское слово. - 1865.- № 10; впоследствии 1
статья была названа "Мыслящий пролетариат").
Исключительное место в русской литературе занимает "Что делать?" по
силе воздействия на общественную жизнь: под его влиянием устраивались
мастерские, коммуны, в частности "коммуна" В. А. Слепцова (см.: Чуковский
К. И. История слепцовской коммуны Чуковский К. И, Люди и книги шестидесятых
годов. - Л., 1934).. Герои Ч. и в особенности Рахметов повлияли на
формирование характера многих деятелей освободительного движения. Роман
стимулировал нравственные и художественные искания русских писателей: как
последователей Ч. ("Степан Рулев" Н. Ф. Бажин?), "Андрей Кожухов" С. М.
Степняка-Кравчинского, "На жизнь и смерть" В. В. Верви-Флеровского и др.),
так и оспаривающих его взгляды, концепцию личности ("Записки из подполья",
"Преступление и наказание" Достоевского, "Некуда" Н. С. Лескова, "Живой
труп" Л. Толстого и др.).
К "Что делать?" тематически близки написанные в крепости повесть
"Алферьев", роман "Повести в повести", цикл "Мелкие рассказы". Здесь также
противопоставлены "новые" и старые люди и утверждается странная в глазах
обывателя - не своекорыстная и свободная от лицемерных условностей - новая
мораль. Однако решение образа автора здесь иное: он скрыт за системой
рассказчиков. Стремление к "объективным" способам изображения характерно и
для последующих произведений ("История одной девушки", "Отблески сияния",
пьесы и др.), включая "Пролог. Роман из начала шестидесятых годов".
В "Прологе" (предназначавшемся для публикации за рубежом) политическая
тема непосредственно отражена в сюжете, в особенности в первой части
("Пролог пролога"), где воссоздана на широкой прототипической основе борьба
демократов с либералами и консерваторами в связи с начатой в Петербурге
предреформенной кампанией (действие происходит в 1857 г.). Вождем
демократов выступает журналист Волги", в котором узнаются многие черты
самого Ч. Незаконченность второй части ("Из дневника Левицкого за 1857
год"), посвященной в основном жизни Левицкого (его прототип - Добролюбов) в
деревне. не позволяет в полном объеме судить о деятельности этого героя,
революционная направленность которой подчеркнута тщательной конспирацией. В
изображении "новых людей" Ч. отходит от принципа группового портрета,
используемого в "Что делать?" (характеристики Лопухова и Кирсанова). Герои
существенно расходятся в понимании перспектив общественного развития,
спорят по тактическим вопросам (политический реализм и "апатия" Волгина
противостоят нетерпению Девиц- кого, некоторым либеральным иллюзиям
Соколовского и в особенности Нивельзина). Оценивая в конце 60 гг. (в
условиях спада крестьянского движения, эволюции либерализма, развития
народничества) предреформенную "весну". Ч. в гораздо большей степени, чем в
"Что делать?", обнажает трудности, стоящие перед "мужицкими" демократами в
связи с неподготовленностью масс к революции. Трезвый анализ Волгиным
общественно-политической ситуации, его революционная тактика - не только
ретроспекция Ч.. но и, вероятно, предостережение народникам (с которыми он
тесно общался в Александровском заводе).
В юмористическом ключе изображены .в романе либералы - "прогрессисты"
(Рязанцев и его почитатели), в гротескно-сатирическом - правительственные
чиновники - деятели реформы (Савелов, Чаплин). Их беспринципность
проявляется не только в политике, но и в личных отношениях (история
Савеловой). Своеобразной параллелью к трудностям политического руководства
массами выступает в романе, тема помощи отдельной личности. В ошибочных
первоначальных прогнозах Волгина относительно Савеловой. Левицкого
относительно Анюты, Настеньки, в его тщетной попытке воздействовать на Мерк
ощутима автополемика с "Что делать?" (история Настеньки Крюковой и др.).
Однако автополемические мотивы "Пролога" не следствие пересмотра концепции
личности и теории "расчета выгод"; рассуждая, извлекая уроки из
заблуждений, главные герои проходят школу самовоспитания, учатся быть
руководителями. Факты повседневности осмысляются как симптомы тенденций,
которые нужно учитывать в политике (случай с Чекаловым). В целом "Пролог"
свидетельствует о развитии революционной мысли Ч. в пореформенный период.
Соч.: Полн. собр. соч.: В 15 т. 1 Под обш. ред. Б. Л. Козьмина и др.-
М.. 1939-1953. Т. 16 (дополнит.): Что делать? Из рассказов о новых людях 1
Изд. полют. Т. И. Орнатсная и С. А. Рейсер. -Л., 1975
|
