В. Хлебников

В. Хлебников

Хлебников, Велимир (Виктор Владимирович) [28.Х(9.ХI). 1885,

Малодербетовский улус б. Астраханской губ. ] – поэт, ведущий теоретик

футуризма. Родился в семье учёного- естественника, орнитолога и

лесовода[1]. С 1903 г. – студент Казанского, в 1908-1911 гг.-Петербургского

университета ( не окончил ). В Петербурге посещал литературные “среды” в

“башне” Вяч. Иванова и “Академию стиха” при журнале “Аполлон”. С поздним

символизмом Хлебникова сближал сближал интерес к философии, мифологии,

русской истории, славянскому фольклору. Однако не смотря на внешнее

ученически-истовое следование “заветам символизма” , Х. был внутренне чужд

этому течению, равно как и нарождающемуся акмеизму. Расхождение

основывалось на коренном различии взглядов на природу Слова (языка) и

Времени. Символисты и акмеисты стремились выявить в отвлечённом слове

закодированные ”вечные сущности” и перемещали современность в контекст

предшествующей культуры, уводили настоящее к”первозданной ясности

прошлого”. Философско-эстетическая ориентация Х. была принципиально иной.

Поэт отсчитывал начало своего творчества с необычайно мощного по соц.

заряду 1905 г. :”Мы бросились в будущее…от 1905 г. “. Остро переживая

позорное поражение на Востоке и удушение первой русской революции,

напряжённо размышляя над ходом истории, Х. предпринял утопическую попытку

найти некие универсальные числовые законы Времени, так или иначе влияющие

на судьбы России и всего человечества[2]. Прошлое, настоящее и будущее в

его утопической системе представлялись лишь фрагментами единого

непрерывного Времени, эластично и циклично повторяющегося в своём круговом

развитии. Настоящее, являясь вместе с прошлым частью целокупного времени,

получало таким образом возможность перемещения в “научно предсказуемое”

будущее. Х. подходит к данному вопросу как учёный-исследователь, но, будучи

поэтом по своей природной сути, он постигает Время сквозь мифопоэтическую

призму и превращает предмет исследования в свою главную и пожизненную тему

наряду с другим его постоянным героем своей поэзии – Словом, языком. Слово

в его философско-поэтической системе переставало быть только средством

передачи его культурной традиции в её смысловых и эстетических значениях, а

становилось собственнозначимой и самоценной чувственной данностью, вещью и,

следовательно, частью пространства. Именно таким образом, через Время,

зафиксированное Словом и превращённое в пространственный фрагмент,

осуществлялось искомое философское единство ”пространства-времени”.

Единство, допускающее возможность его переоформления в слове и, значит,

поддающееся активному регулированию по воле речетворца. Создавалась внешне

логически-ясная концепция преодоления физического времени как пространства

за счет реставрации (в прошлом) и реконструкции ( в настоящем и будущем)

слов-вещей и пересоздания на этой основе всей застывшей в пространстве и

времени системы узаконенных художественных форм и социальных институтов.

Открывалась как бы единая "книга бытия", книга Природы – утопическая мечта

Х., поэтическому воплощению которой он посвятил всю свою жизнь.

Искания Х. вполне согласовывались с общим путем устремленного в

будущее футуризма, относившего смыслы, в противовес символистским,

потусторонним отвлеченностям, к чувственным данностям. Это происходило и в

живописи, также искавшей единство «пространства – времени» и насыщавшей

пространственную изобразительность «четвертым измерением», т.е. временем.

Не случайно поэтому после знакомства с В. Каменским, способствовавшим

первой публикации поэта (Искушение грешника // Весна. – 1908. - № 10), и

сближения с группой поэтов и художников ( Д. Н. Бурлюки, Е. Гуро, М.

Матюшин ) Х. становится «невидимой», но главной «осью вращения» футуризма.

В 1910 г. вышел совместный сборник группы футуристов –

«будетлян» в придуманной Х. славянской огласке – «Садок судей». Позже к ним

присоединились А. Крученых, Б. Лившиц и В. Маяковский. Другой сборник

«будетлян» «Пощечина общественному вкусу» (1912) почти наполовину состоял

из произведений Х.: поэма «И и Э», «Гонимый – кем, почем я знаю?..»,

знаменитые «экспериментальные» «Кузнечик» и «Бобэоби пелись губы…». На

последней странице сборника была напечатана исчисленная поэтом таблица с

датами великих исторических потрясений. Последней датой был 1917 г.[3] (ср.

с порожденным Х. пророчеством в поэме В. Маяковского «Облако в штанах»: «…в

терновом венке революции грядет шестнадцатый год»). Подобные расчеты Х.,

называвший себя «художником числа вечной головы вселенной», проводил

постоянно, проверяя свою теорию кругового Времени и стараясь «разумно

обосновать право на провидение» (см. его кн.: «Учитель и ученик», 1912;

«Битвы 1915 – 1917 гг. Новое учение о войне», 1915; «Время мера мира»,

1916; «Доски судьбы», 1922; статьи «Спор о первенстве» и «Закон поколений»,

1914. Некоторые идеи Х. о «жизненных ритмах» подтверждаются современной

хронобиологией).

В 10 гг. выходят книги Х. «Ряв!», «Творения 1906 – 1908»,

«Изборник стихов. 1907 – 1914», получают развитие разработанные им ранее

«первобытные» славяно-языческие утопии : «Змей поезда», 1910; «Лесная

дева», 1911; «И и Э», 1912; «Шаман и Венера», «Вила и леший», 1912; «Дети

Выдры», 1913; «Труба марсиан», 1916; «Лебедия будущего», 1918. В них

поэтически формулировалась мечта Х. о всесветном единении «творян» и

«изобретателей» (их антиподы «дворяне» и «приобретатели») в лоне единой и

всевременной матери – Природы, одухотворенной человеческим трудом. Х.

предлагал : «Исчислить каждый труд ударами сердца – денежной единицей

будущего, коей равно богат каждый живущий» ( V, 157 ). (Раскрытие важной

для Х. темы труда см. : «Мы, Труд, Первый и прочее и прочая …», «Ладомир» и

др.) Верховным представителем «творян», по мысли Х., является поэт, а

искусство становится проектом жизни (идея жизнестроительного искусства).

Поэтические утопии и жизненное поведение поэта сливаются : начинаются

пожизненные странствия Х. по России как выражение особого «внебытового»

существования творца.

К 1917 г. понимание искусства как программы жизни

трансформируется в обобщенно анархическую утопию о мессианской роли поэтов

– тайновидцев и пророков, которые вместе с другими деятелями культуры

должны создать международное общество Председателей Земного Шара из 317

членов (317 – одно из выведенных Х. «магических» чисел Времени).

«Председатели» призваны осуществлять программу мировой гармонии в

«надгосударстве звезды» («Воззвание Председателей Земного Шара»,1917).

Одновременно с созданием «первобытных» и космо –

мифологических утопий Х. выступает и как мятежный автор антибуржуазных и

антитехнократических гротескных пророчеств о «бунте вещей», которых, по

мнению поэта, неизбежен в урбанизированном будущем, если его распорядителем

станет сообщество «приобретателей» и «дворян» (поэма «Журавль», 1909; пьеса

«Маркиза Дэзес», 1909 – 1911, и др.).

В годы первой мировой войны социалистическая активность Х.

значительно возросла, отчетливо выявился его интерес к теме современности

(в 1916 – 1917 гг. поэт служил рядовым в армии). Эта тенденция усилилась в

годы революции и гражданской войны[4]. Х., смыкаясь в гуманистическом

пафосе с Маяковским, не приемлет империалистическую бойню (поэмы “Война в

мышеловке”, 1915 – 1922; “Берег невольников”, 1921), но в дерзком восстании

“колодников земли” он, подобно А. Блоку, видит справедливость исторического

возмездия и по славянски былинный размах переустройства Вселенной на новых

научно – трудовых человеческих основах (“Каменная баба”, 1919; “Ночь в

окопе”, “Ладомир”, 1920; “Ночь перед Советами”, “Настоящее”, “Ночной

обыск”, “Малиновая шашка”, 1921). Х. активно сотрудничает с Советской

властью, работает в Бакинском и Пятигорском отделениях РОСТА, во многих

газетах, в Политпросвете Волжско – Каспийской флотилии.

Однако и в эти годы поэт остается утопистом-мечтателем.

Главную силу,способную преодолеть “земной хаос” и объединить “творян” всего

мира, Х.по-прежнему видел (наряду с овладением “числовыми” законами Времени

) в заново созданном,изобретенном им “звездном” языке, пригодном для всей

“звезды”- Земли. Именно этим, а не только однозначно нигилистическим

эпатажем футуристов,отвергавших весь комплекс культуры прошлого (в т.ч. и

язык), объясняются обширные поэтико-лингвистические эксперименты Х.,

сопутствующие всему его творчеству и казавшиеся многим современникам

единственной самоцелью и сущностью хлебниковской поэзии. Х. предпринял

реформу поэтического языка во всем его объеме. Звук в его поэтической

системе несет в себе самоценное значение, способное насытить произведения

художественным смыслом (см.статью “Наша основа”, 1919). Истоки смысла

несущих фонем Х. находил в народных заклинаниях и заговорах ( см. поэму

“Ночь в Галиции”, 1913), бывших, по определению поэта, “как бы заумным

языком в народном слове” (V, 225), - отсюда термин «заумь», «заумный язык».

Слова, разложенные на «первоначальные» фонетические значения, Х. собирает

на основе созвучий заново, стремясь сформировать гнезда неологизмов одного

корня (этот процесс он называл поначалу «сопряжением» корней, а позднее –

«скорнением» ). По такой методике строились «экспериментальные»

произведения : «Заклятие смехом», «Любхо» и др. Эксперимент распространялся

и на синтаксис (вплоть до отказа от знаков препинания ), порождая особую

ассоциативную структуру стиха на внешней основе примитивистской техники и

подчеркнутого инфантилизма поэтики: раешник , лубок, анахронизм,

«графоманство» и т.п. «Ребенок и дикарь,- писал Ю.Тынянов о Х.,- были

новым поэтическим лицом,вдруг смешавшим твердые «нормы» метра и слова»

(Вступ. ст., 1, 23 ). Антиэстетическое “дикарство” и “инфантилизм” Х.

действительно были формой футуристического эпатажа по отношению к

застывшему в общепринятых “нормах” старому буржуазному миру. Однако

целостная суть поэтико-лингвистических экспериментов была шире и включала в

себя не только разрушающий, но и созидающий пофос. С уходом в

послеоктябрьском творчестве Х. нигилистического начала поэт отказывается от

многих крайностей своих экспериментов в сфере “заумной” поэтики.В то же

время он продолжает поиски методов обновления жанровой структуры лирики,

эпоса и драмы на пути создания единого “синтетического” жанрообразования.

Сюда следует отнести неудачные хлебниковские попытки создания

“сверхповестей” (“Царапина по небу”, 1920; “Зангези”, 1922), замысленных

как своеобразная “книга судеб”, содержащая универсальные ключи к овладению

“новыми” знаниями и законами жизнетворчества.

Оставаясь в русле утопических идеалистических концепций, Х. в

условиях нового времени объективно не мог объединить вокруг своего

философско-поэтического учения продолжительно действующее художественное

направление. Однако его художественный вклад в теорию и практику советской

поэзии чрезвычайно значителен (словотворчество и рифмотворчество,

разработка интонационного стиха, многоголосие ритмов, философская

проблематика, гуманистический пафос, жанровые новообразования и др. ).

Маяковский, считавший стихи Х. образцом “инженерной”, “изобретательской”

поэзии, понятной “ только семерым товарищам-футуристам», говорил, однако,

что стихи эти «заряжали многочисленных поэтов». Действие хлебниковского

«заряда», в силовое поле которого попали Маяковский, Н. Асеев, Б.

Пастернак, О. Мандельштам, М.Цветаева, Н. Заболоцкий и мн. др.,

распространяется и на современную советскую поэзию (В. Высоцкий, А.

Вознесенский, Е. Евтушенко, представиели т.н. «рок-поэзии» и др.).

-----------------------

[1] Возможно, этот факт повлиял на дальнейшее творчество Хлебникова

[2] Поэт переживал за Судьбу России и был уверен, что лучшее для страны в

данный момент-революция.

[3] Для Хлебникова революция была всё же потрясением.

[4] Хлебников был истинным патриотом, возможно благодаря этому и имел место

такой творческий взлёт.