Сталинизм и цивилизационный подход в ХХ веке

Сталинизм и цивилизационный подход в ХХ веке

Фатеев А.В.

Сталинизм и цивилизационный подход в ХХ веке

*

Агностицизм;

образ врага; «тоталитаризм»;

постмодернизм; исторический пессимизм;

философский идеализм; теоретический эклектизм;

мелкобуржуазный коммунизм; либерализм; консерватизм

Москва – I. 2004

План

1. Функции и противоречия цивилизационного подхода.

2. Постмодернистский пессимизм сторонников «подхода».

3. «Тоталитаризм» для внутреннего употребления.

4. Сталинизм – вариант цивилизационного подхода.

5. Сталинизм – мелкобуржуазный коммунизм индустриального времени.

6. Цивилизационный подход в современной России.

*

Поиск методологии конкретно-исторического исследования подводит к

необходимости оценить эвристические возможности формационной теории и

цивилизационного подхода. Имеет смысл рассмотреть сущность феноменов в

контексте динамичных исторических условий ХХ века: модерна, или

индустриального общества, а также набирающего силу информационного

общества, которое часть европейских и американских философов называют

постмодернизмом. Было бы неплохо проверить гипотезу о принадлежности

сталинизма к цивилизационному подходу. Это, представляется, будет

способствовать выявлению действительного содержания термина «тоталитаризм».

Рассчитывая на информированность заинтересованного читателя, опустим

подробное описание феноменов, обозначим только список литературы[i].

Автор реферата считает необходимым заявить о своем материалистическом

мировоззрении. За последние 15 лет мое уважение к классикам марксизма-

ленинизма только возросло. Этому способствовало наблюдение за развитием

российского капитализма и поведением идеологически модных профессоров,

политиков, эволюция взглядов и поведения которых иллюстрирует верность идей

К. Маркса и В.И. Ленина[ii].

1. Функции и противоречия цивилизационного подхода

В первой половине ХХ века, период кризисов обществ и государств,

цивилизационный подход получил распространение и стал орудием

консервативных кругов, стремящихся в разное время то к изоляционизму, то к

агрессии. Классический пример – теория английского историка древнего мира

Арнольда Тойнби об изолированных друг от друга равноценных цивилизациях.

Теоретический эксперимент – экстраполяция и абсолютизация отдельных,

центростремительных, тенденций, присущих древним обществам, на любые иные

социумы в другие исторические эпохи, вне зависимости от воли и желания

историка закончилась политиканством. Американские изоляционисты в 30-е годы

ХХ века использовали выводы Тойнби для внутриполитических нужд.

Во второй половине ХХ века – начале третьего тысячелетия, эпоху

глобальной экономики, массовой культуры, единой Европы, СПИДа и атипичной

пневмонии, интернета, разговоры о независимых друг от друга цивилизациях

выглядят анахронизмом. Возрождение подобных теорий является искусственным

политико-идеологическим актом, который не имеет ничего общего с наукой.

Другой вариант «подхода» абсолютизирует ценности западной цивилизации,

не считает цивилизациями иные общества. Он был распространен в период

холодной войны по всему капиталистическому миру для противопоставления

«общества равных возможностей» «советскому тоталитаризму» и дискредитации

национально-освободительных движений. Постмодернистский вариант «подхода»,

завершая двухвековую традицию представлений о «линейном прогрессе»

либеральной цивилизации, трактует ее как совершенный капиталистический мир.

Ф. Фукуяма в работе «Конец истории?»[iii] заявляет об исчерпании

возможностей цивилизации после достижения человечеством уровня потребления,

характерного для крупных либеральных стран, «золотого миллиарда»

(постистория[iv]).

У людей с развитым воображением подобные высказывания вызывают вполне

определенные ассоциации, рисующие идеал постмодернистской личности. Это

человекоподобная свинья, которая от злоупотребления потреблением не может

даже хрюкать; валяясь под забором, она гадит под себя. Однако папа этого

существа – агрессивный конквистадор, вынужден эксплуатировать и подавлять

значительную часть человечества для обеспечения высокого уровня потребления

сына-сибарита. Американский идеолог, публикуя эссе, не догадывался, что его

теория оскорбительна для подавляющего большинства американцев, англичан,

французов.

Представляется, г-н Фукуяма не смог научно обосновать перспективу

Страшного Суда в супермаркете. Автор не учитывает возможность качественных

скачков в развитии человеческого общества. В отличие, например, от Г.В.Ф.

Гегеля, диалектический метод которого позволил последователям преодолеть

благодушные рассуждения философа о совершенстве прусской монархии,

американский философ мыслит метафизически[v]. В эссе отразилась

ограниченность буржуазной гуманитарной науки. Для нее характерна основанная

на философском идеализме подмена понятия «марксизм» сталинизмом; заявления

о решении в США «классового вопроса»; отношение к «фашизму» и «коммунизму»

как отклонению от нормы, якобы не заложенному в сущности капиталистического

общества; об окончательной, навсегда данной победе либерализма над другими

течениями. В не меньшей степени, чем сталинисты, идеологи современного

американизма стараются либо не затрагивать сущность производственных

отношений своего общества, мировых экономических связей, либо скрывают их

посредством идеологических клише.

Эссе «Конец истории?» выражало временную растерянность части

американского истеблишмента после окончания холодной войны. «Ястребы»

искали новые цели. Последующие работы Фукуямы, одна из которых имеет

символическое для цивилизационного подхода название «Главенство культуры»,

обозначили вектор американской политики. Разговоры о «цивилизациях» на

переломе второго и третьего тысячелетий закончились погромами независимых

государств под сфальсифицированными предлогами для реализации американских

глобальных интересов.

Невольно вспоминаются статьи из советской прессы сталинского периода:

«Вот она, культура Трумэнов и Даллесов»; «Кинопровокаторы»; «Культура

духовных наркотиков»[vi]. В них отразилась доля истины. Сталинисты,

представители мелкобуржуазного коммунизма индустриального времени[vii],

подметили противоречия капиталистического общества, политики США. При этом

они, правда, забывали упомянуть о противоречиях своего общества и

предлагали фантастические планы трансформации капитализма.

В отличие от Фукуямы Самюэль Хантингтон заявляет об исторической

ограниченности либерализма ХХ века, периода холодной войны. Его теория

предвещает в ХХI веке борьбу восьми цивилизаций, в результате которой

установится новый мировой порядок[viii]. В теории Хантингтона имеется

изъян. Внутри намеченных им «цивилизаций» имеется немало государств-

соперников, междоусобная борьба или разница в развитии которых подрывает

теорию. Трудно поверить, что представители «африканской цивилизации» ЮАР и

Бурунди объединятся в информационной борьбе против «растленного» западного

мира. Представляется, главная угроза человечеству не столкновение Запада и

мусульман, Запада и Китая. Угроза – капиталистический способ производства в

высокоразвитых обществах, агрессивное навязывание своих ценностей другим

для решения формационных задач: обеспечения экономики ресурсами, рабочей

силой, рынками для сбыта товаров.

Углубление представлений об историческом процессе подводит

цивилизациологов к истинам, которые уже давно открыты представителями

формационной теории. Возьмем, например, вопрос о причине революций. Для К.

Маркса это было противоречие между производительными силами общества и

существующими производственными отношениями[ix]. Спустя всего лишь сто

девять лет С. Хантингтон в рамках теории модернизации приблизился к этому

выводу, заявив, что революции происходят в обществах, переживающих

социально-экономический рост, «где процессы политической модернизации и

политического развития отстают от социально-экономических

трансформаций»[x].

Формула Маркса пришлась по душе и О. Тоффлеру, но только применительно

к истории «мирового социализма»[xi]. От заявлений футуролога к

действительно диалектическому осмыслению действительности, принципу

историзма остается только один шаг: признать наличие необратимых

качественных изменений, скачков в развитии в результате накопления

количественных изменений в общественных системах. Казалось, Тоффлер решился

его сделать. «Именно капитализм, основанный на компьютере, а не социализм,

основанный на «фабричной трубе», - заявил он, - осуществил то, что

марксисты называют «качественными скачками вперед»[xii]. Но Тоффлер –

цивилизациолог, сторонник концепции технологического детерминизма, считает,

что все-таки главной причиной краха государственного социализма «были его

устаревшие идеи относительно власти» (Выд. мною – А.Ф.). На этом футуролог

останавливается. Его можно понять. Ответ на вопрос о причинах длительного

сохранения «идей» потребует перехода к формационной теории: к анализу

классового положения номенклатуры в советском обществе, а затем и сущности

производственных отношений, отношений собственности. В ущерб научности

Тоффлер спасает свою концепцию за счет непоследовательного и одностороннего

анализа фактов.

Использование элемента формационной теории внутри «постмодернистских»

конструкций – теоретический эклектизм, обычное дело для цивилизациологов,

если итог рассуждений совпадает с их ценностными ориентациями.

До цивилизациологии в духе Н.Я. Данилевского и А.Тойнби по вполне

объективным причинам дошли называющие себя марксистами руководители

российских коммунистов. Во взглядах Г. А. Зюганова[xiii], сторонника

лидерства России в «славяно-православной» цивилизации, уживаются верные

наблюдения и догмы цивилизационного подхода. К правильным можно отнести

утверждения, что ультралиберальная модель функционирования экономики,

навязываемая США, страной с программируемой экономикой, другим странам –

инструмент неэквивалентного обмена. Хорошо показаны причины и роль

терроризма в современном мире. Но распад СССР Зюганов не может объяснить

иначе как при помощи теории заговора. Исследуя причины «измены» части

партийного аппарата и перехода деятелей науки и культуры на позиции

либерализма, он некритически воспроизводит высказывания Тойнби о творческом

меньшинстве, которое руководит обществом. Тем самым партийный вождь

невольно выдает истинное отношение партийных деятелей к народу как

недоразвитой массе, «подпадающей под гипноз» пастырей.

Затруднения цивилизациолога Зюганова в объяснении причин исторических

изменений типичны. Вот еще примеры. Элсуорт Хантингтон в 1945 году в работе

«Главные движущие силы цивилизации» выдвинул гипотезу, что таковыми

являются генетическая наследственность, сложившаяся в результате

биологического отбора; физическая среда; культурное наследие[xiv]. Подобные

теории появляются своевременно, в частности, для идеологического

обеспечения американских претензий на мировое господство после войны.

Практически ничего не говорят о движущих силах истории представители школы

«Анналов». Заявляя о необходимости исследования ментальностей, они не

показывают их происхождение. Их интересуют стабильные состояния общества,

неизменные структуры; синхрония, а не развивающиеся общественные системы.

Консервативный подход отторгает принцип историзма, подменяет системное

исследование структурализмом и структурно-функциональным методом в рамках

изучения стабильного состояния общества[xv]. Историки-анналисты,

проявлявшие интерес к теории изменений, Жорж Лефевр и Леруа Ладюри, были

вынуждены обращаться либо к теории Маркса, либо Мальтуса[xvi].

А.Я. Гуревич склонен объяснять переориентацию историков на

цивилизациологию «кризисом идеи линейного прогресса мировой истории»,

которую-де дискредитировали «катаклизмы ХХ века» и «телеология»: «минувшая

история рассматривалась не в своей неповторимой самоценности, но в

соотнесении с итогом исторической эволюции»[xvii].

Добавим, вымышленным итогом. В период холодной войны лидеры и Запада,

и Востока видели венцом развития свои «цивилизации», пытались навязать эту

точку зрения согражданам и другим обществам. Идеологический догматизм,

предопределенный логикой классовой и блоковой борьбы, как представляется, и

был причиной кризиса исторической науки. Гуревич пытается абстрагироваться

от того факта, что навязывание идеологических стереотипов историкам

происходило не только в СССР. Однако секрет полишинеля перестали скрывать и

зарубежные коллеги. Характерное заявление сделал А.М. Шлезингер-младший:

«Ортодоксальная американская точка зрения, как ее первоначально выдвинуло

американское правительство и как она до последнего времени воспринималась

большинством американских ученых, состоит в том, что «холодная война» была

смелым и необходимым ответом свободных людей на коммунистическую

агрессию»[xviii] (Выделено мною – А.Ф.). Чтобы сохранить себя, свое

«ремесло», историки были вынуждены подчиняться обстоятельствам, изображать

линейный прогресс своих обществ. Политическая борьба углубляла

методологический догматизм в науке. Типичный эпизод из периода

идеологических войн: английскому историку-марксисту Э.П. Томпсону

оппонировал представитель школы «Анналов» А.М. Блок. Первому было интересно

изучать влияние материальных факторов на общественное сознание, второму,

наоборот, роль менталитета в развитии экономики и социальной сферы[xix]. Ни

один из участников идеологической схватки не пытался одновременно изучать

эти взаимосвязанные тенденции.

Обратим внимание на то, что точка зрения английского историка не была

подлинно марксистской. Ни для кого не были секретом подтвержденные

практикой высказывания Ленина, что человеческое сознание не только

отображает, но и творит мир, что историк, изучающий экономику, одновременно

изучает и личности, которые являются деятелями[xx]. Столь же сомнительна

принадлежность к формационной теории сталинизма, который г-н Гуревич

принимает за марксизм.

Катаклизмы ХХ века не заслонят от историка факта, что капитализм

второй половины ХХ века способствовал созданию более совершенного общества,

чем капитализм века ХIХ. Что история ускоряет свой ход, а ее творцами

являются массы движимых своими потребностями и интересами людей. Не

вызывает сомнений и то, что человечество не остановится на капитализме и

пойдет дальше, не посоветовавшись с цивилизациологами. Второй момент.

Сегодня никто не заставляет сопоставлять прошлое с вымышленным будущим, а

сам г-н Гуревич понимает значение диалога культур настоящего и прошлого для

роста научного знания[xxi]. Поэтому можно предположить, что его

предпочтение цивилизациологии предопределено приверженностью

антропологическому подходу и разочарованием в сталинизме, который принимали

за марксизм. Наконец, если прав Д. Тош, заявивший, что «марксизм сегодня –

единственный наследник концепции истории как прогресса»[xxii], то можно

утверждать, что спор с цивилизациологами бессмыслен: под предлогом критики

идеи «линейного прогресса» они отказались от идеи прогресса как таковой.

Представители течения, в котором на будущем поставлен крест, открыто

заявляют и об отсутствии у них нужды в объективной истине. «В этой

личностной семантике познание действительно равнозначно личностному

пониманию, - пишет в духе иррационализма И.В.Следзевский, - т.е. непременно

должно отвечать глубинному сознанию культуры, базироваться на

трансцендентальной логике двойных смыслов, но не может ориентироваться на

идеал истинностного знания и универсальные научные категории. В этом

цивилизационный подход близок к естественным формам саморефлексии культуры:

духовному опыту, интуитивному знанию, эстетическим и моральным

суждениям»[xxiii].

Автор реферата еще будет иметь возможность показать, что

«трансцендентальная логика двойных смыслов», как правило, сводится к

выдергиванию «фактиков» из контекста истории для подтверждения либерального

«интуитивного знания».

Представители цивилизационного подхода, например Б.С. Ерасов,

составляют длинные списки претензий к формационной теории[xxiv]. Их критика

абстрактна: отсутствуют названия трудов, в которых формационный подход не

был реализован в должной мере. Не сомневаясь в наличии подобных работ,

стоит учесть, во-первых, что научная критика требует конкретности, во-

вторых, методологические позиции критиков, в-третьих, несоответствие

критикуемых работ формационному подходу. Из контекста видно, что бывшие

советские профессора, прослушавшие в США лекции сторонников

цивилизационного подхода, излагают претензии к таким же советским

профессорам - «истматчикам». Однако никто из российских последователей

«подхода» не пытался с исторических позиций опровергнуть формационную

теорию критикой таких произведений, как «Восемнадцатое брюмера Луи

Бонапарта», «Британское владычество в Индии» и «Будущие результаты

британского владычества в Индии»[xxv], «Развитие капитализма в

России»[xxvi]. Попытка критики «Капитала» Карла Маркса одним из современных

пропагандистов в разгар приватизации закончилась сочинением толстой

листовки об отсутствии «эксплуатации труда» «в природе капиталистического

уклада хозяйствования»[xxvii].

За прошедшие два столетия сторонники цивилизационного подхода так и не

выработали по научному четкое определение термина «цивилизация»: их

несколько десятков. Отсутствуют критерии выделения «цивилизаций»: их

количество огромно, напоминает «списки белья в стирку» (П.Сорокин).

Соответственно, они не смогли определить количество цивилизаций и их

периодизацию. На конференции МОСИЦ (ISCSC) в 2000 году ее организатор

М.Мелко был вынужден заявить коллегам-цивилизациологам: «Мы не могли прийти

к соглашению ни по одному пункту»[xxviii].

Пожалуй, имеет смысл подождать, пока цивилизационный «подход»

оформится в теорию.

2. Постмодернистский пессимизм сторонников «подхода»

Обращает на себя внимание повторение пессимистических прогнозов

сторонников цивилизационного подхода по поводу судьбы человечества. «Закат

Европы» антидемократа О. Шпенглера был одним из первых известных во всем

мире произведений подобного рода. Однако европейские государства и США

сумели преодолеть кризисы первой половины ХХ века, достигли очередной фазы

за счет программирования общественного развития на национальном и

наднациональном уровне. Либерализм обогатился новыми элементами: понятием

«государство благоденствия», социальной инженерией. После Второй мировой

войны эти тенденции стали универсальными. Новая надстройка в течение

нескольких десятилетий ХХ века приспосабливалась под возникший базис. Один

из результатов развития – объединенная Европа, которая готовит проект своей

конституции, распространение коммунитарной этики.

Существенное добавление: в первой половине века выход из кризиса

предусматривал жесточайшую эксплуатацию колониальных и зависимых стран.

Соответственно, игнорирование или преуменьшение роли третьего мира в

процветании «золотого миллиарда» является устойчивой тенденцией в

творчестве западных философов[xxix]. В середине ХХ века это было характерно

для К. Поппера. В качестве доказательства ошибочности марксова закона

капиталистического накопления об абсолютном и относительном обнищании

рабочего класса по мере развития капитализма он апеллировал только к росту

благосостояния граждан Запада, отрицал необходимость считаться с глобальным

характером экономики[xxx]. Рахитичные, голодные африканские дети и нищие

латиноамериканцы не должны были тревожить совесть английского и

американского истеблишмента, среднего класса. Цивилизационный подход, сужая

горизонт исследователя, способствует утверждению подобной псевдонауки. Но

ограбленный третий мир, опрокидывая мечтания Поппера, сам пришел к

«золотому миллиарду»: заполнил американские, английские, французские,

немецкие, итальянские города нелегальными иммигрантами, создал

взрывоопасную классово-национальную смесь. Дело дошло до создания системы

террористических организаций, направивших свои действия против ведущих

держав мира. Удары по небоскребам Нью-Йорка и Пентагону – напоминание об

опасности «лакировки действительности» сторонниками цивилизациологии.

Практика была и остается критерием истины в формационном подходе.

Универсальные тенденции – материальные[xxxi] факторы, которые будут в

дальнейшем определять иерархию ценностей и дуреющих от своей неповторимости

индивидов, и миллиардов людей. Уже сегодня этим универсалиям тесно в рамках

капиталистических отношений. Научно-технический прогресс, распространение

разнообразной информации, развитие демократии, рост благосостояния и

социальной защищенности людей, повышение культурного и образовательного

уровня предопределяют необходимость гуманизации отношений в мире. Они

являются основой, на которой разовьется неповторимость и свобода гуманной

личности, а национальное своеобразие не выродится в провонявший

бюрократизмом великодержавный «патриотизм». Основным источником

уникальности каждой личности в дальнейшем будет именно усложнение системы

общественных связей, а не локальные естественные особенности [xxxii].

Стремление резко ускорить процессы своеобразного подхода и освоения

универсальных тенденций разными народами, навязать их видение через чужие

ценности отбрасывает человечество назад. На фоне агрессии в Ираке, попытки

загнать страну в американоподобную «демократию» для контроля за ее

нефтяными запасами, интересно смотрятся постмодернистские «идиографические»

разговоры о «конце универсального», о «сингулярности», «независимости от

идентификаций», о «закате метанарраций», о любви к «уникальному и

острому»[xxxiii].

Иракские, американские, английские, испанские парни умирают за чужие

деньги. Мотивы людей, которые послали их на смерть, описаны в

«метанаррации» под названием «Капитал». Эту конкретную кровавую истину

постмодернисты могут оспорить при помощи «корректирующей иронии» («пастиш»)

по отношению ко всем проявлениям жизни или тезисом об отсутствии

иерархического порядка приоритетов в жизни[xxxiv]. Не оригинально.

Выражаясь их же терминами – «дежа-вю»: агностицизм, неопозитивизм,

неофрейдизм, релятивизм, индивидуализм. Универсальных тенденций они не

желают видеть, фильтруя их при помощи методологии. Свою концептуальную

немощь постмодернисты выдают за отсутствие возможностей для развития у

всего человечества.

Пессимизм сторонников цивилизационного подхода, их «постмодернистская

чувствительность»[xxxv] проистекает из идеи о невозможности понять и

трансформировать совокупность человеческих обществ Земли в направлении

гуманизма гуманными же средствами. За спинами идеологов «хаоса» и «свободы»

по-прежнему стоят те силы буржуазного общества, которые решили подвести мир

под свой знаменатель. Правые либералы и военщина развивают неоколониальный

вектор политики в изменившемся мире, заставляют все международное

сообщество деньгами и кровью оплачивать последствия своих авантюр. Им

требуется постмодернистский вариант цивилизационного подхода в идеологии

для реализации формационных задач. Путь, который ведет к углублению

противоречий между Севером и Югом, росту террористической опасности, гонке

вооружений, усилению эксплуатации миллиардов людей. Руководство США и

Великобритании извратили линию на борьбу с глобальным терроризмом, а

террористы, прибывшие в Ирак для сопротивления оккупантам, объективно

превратились в борцов за его национальную независимость. В Ираке

раскручивается маховик гражданской войны, которую коалиция не может

остановить. США еще раз решили продемонстрировать миру «бессилие силы».

Пока же заявлено об отмене повышения заработной платы государственным

служащим и о рекордном военном бюджете. Монопольная прибыль сделана. Кем?

Кадры телехроники: американский солдат на танке перед камерой

демонстрирует современный танец ждущим подачек иракским детям; иракские

мальчишки пинают труп испанского разведчика. Испанское руководство готово и

дальше следовать избранным курсом. Им аплодируют из Вашингтона: какие

«мужество» и «твердость»! Возникает впечатление, что холеные мужчины от

политики готовы бесконечно стоять у гробов погибших в Ираке солдат. Это

гуманно по отношению к семьям. Это символ державных забот о судьбах мира.

Перед выборами это величаво, трагично, безопасно. Это суперпиар.

Глядя на подобное «главенство культуры», я хочу поставить вопрос: что

будет после позднего капитализма в нашу эпоху резкого ускорения

исторического процесса? Один из вариантов ответа есть у смотрителей

Багдадского музея древней истории, разграбленного голодной шантрапой и

преступниками при абсолютном равнодушии оккупантов. Они уже сейчас могут

жалобно подвывать в гулких залах: «Г-н Фукуяма, ау-у-у…».

3. «Тоталитаризм» для внутреннего употребления

Естественным следствием политического использования цивилизационного

подхода было возникновение и развитие понятия «тоталитаризм». Западные

теоретики в конце 20-х годов приспособили для своих нужд термин Б.

Муссолини.

Понятие «тоталитаризм» обозначало «образ врага», антилиберальные

течения, системы. Американский и английский истеблишмент считали их либо

порождением иных цивилизаций, либо следствием действий мерзких личностей. В

«цивилизациях» врагов в наибольшей степени проявили себя ненавистные

крупному капиталу тенденции, прежде всего государственное регулирование

экономики. Абсолютизация государственного регулирования противником была на

первых порах аргументом для недопущения систематического регулирования

общественных отношений в либеральных обществах.

Соответственно, теория тоталитаризма обслуживала внутриполитические

интересы праволиберальных сил западного мира в условиях острого

соперничества с государственными структурами за ту степень экономической

свободы, которую общество после мирового кризиса уже не могло предоставить

монополиям. В духе теории заговора правые силы переносили источник

«тоталитарной заразы» в государства-соперники и обвиняли в «предательстве»

и «продажности» своих внутриполитических оппонентов. В результате

сторонники теории были освобождены от необходимости проводить действительно

научный анализ процессов, протекающих как в самих либеральных демократиях,

так и в «социалистическом» мире, использовали термин «тоталитаризм» в

пропагандистских целях. Особую убедительность теоретическим построениям

правых придавал развязанный в государствах-противниках террор. Намеренно

отождествляя СССР и нацистскую Германию, западные исследователи заявляли,

что важнейшей задачей «тоталитарного режима» было воспитание нового

поколения людей для проведения агрессивной политики.

После Второй мировой войны концепцию тоталитаризма взяло на вооружение

правительство США, в котором возобладали правые силы. Ее функции

расширились: концепция стала средством сплочения государств запада на

антикоммунистической основе.

Х. Арендт, К. Фридрих и З. Бжезинский в 1950-х годах[xxxvi]

модернизировали термин для глобальной дискредитации вражеской «цивилизации»

в период холодной войны. Их, как и многих других, мнение сводилось к тому,

что состояние тоталитаризма было-де внутренне присуще «социалистическому

обществу», а для Запада, памятуя о деятельности сенатора Д. Маккарти,

аберрацией. Угнетая миллиарды людей в колониях и зависимых странах, проводя

в отношении ряда народов политику геноцида, западные лидеры и их

пропагандисты лицемерно рыдали по поводу загубленных жизней в советском

ГУЛАГе.

В 70-80-е годы западные исследователи неоднократно подчеркивали

гносеологическую ограниченность теории тоталитаризма применительно к СССР.

Ч.Джонсон, У.Уэлш, Г.Гласснер отмечали, что «тоталитарная модель» исключает

идею развития советского общества и делает невозможным дальнейшее

исследование его различных сфер. Дж. Хаф указал на серьезное противоречие в

построениях кремленологов: советская система изображается как окостеневшая,

в этом якобы заинтересована советская элита, но эта же элита пытается

преобразовать общество и переделать человека. Т. Джонс подчеркнул

эклектичность тоталитарной концепции. А. Инкельс обратил внимание на

невозможность объяснить с точки зрения тоталитарной модели «источники

общественной поддержки существующей в СССР власти». А.Куин совершенно

справедливо констатировал, что целиком контролируемых или неконтролируемых

общественных систем не бывает, а социолог Т. Боттомор заявил о

невозможности целиком сформировать такую личность, которая требуется для

полного господства тоталитарного режима[xxxvii].

По мере нарастания в странах Запада во второй половине ХХ века

государственно-монополистических тенденций исследователи подмечали все

больший изоморфизм так называемых коммунистических и либеральных

государств. Термин «тоталитаризм» все больше становился анархонизмом. Для

описания политических процессов в СССР было достаточно применяемых в

исторической науке и политологии терминов: политическая система,

политический режим, политические интересы, диктатура определенного класса и

т.п. Начала подтверждаться гипотеза Ф. Поллока, выдвинутая в 30-е годы, о

возникновении нового типа авторитаризма в СССР, стране государственного

капитализма, и США, государстве «интервенционистского» типа[xxxviii].

Получила распространение теория конвергенции, а концепция тоталитаризма все

больше подвергалась критике. Однако правящие слои общества не торопились

списывать ее со счетов: им претила мысль о каком бы то ни было сходстве

политических систем. Новый импульс концепция получила во время

консервативной волны конца 70-х – начала 80-х годов, а затем после распада

СССР.

Живучесть концепции тоталитаризма обусловлена, по мнению ряда западных

историков, давлением на них сформированных в годы холодной войны структур

массового сознания, отсутствием у противников иных объяснений и категорий.

Второе объяснение не выдерживает критики, другие теории и мнения приведены

в литературе[xxxix]. Уязвим и первый тезис. Конечно, общественное сознание

имеет определенную инерцию, но длительное сохранение дефиниций периода

холодной войны в новом мире возможно только благодаря деятельности

связанных с правительствами консервативных кругов, для которых закон

Джексона-Вэника и сегодня является истиной. Подобные «истины» приносят

хорошие деньги и служат материальной основой праволиберальной

одухотворенности.

Односторонность является свидетельством тупика, в который зашли

последователи модели «тоталитаризма», их зависимости от правящих групп и

консервативных обывательских настроений. В итоге дискуссия о тоталитаризме

была сведена к попытке применить термин только к советскому обществу

сталинского времени.

4. Сталинизм – вариант цивилизационного подхода

Сталинизм мы можем интерпретировать как разновидность цивилизационного

подхода. В пользу гипотезы говорят следующие аргументы. Советские историки,

изучавшие новейшую историю СССР, заявляли о приверженности марксистской

теории формаций, но никогда не следовали ей на практике. Они не могли

реализовать в своем творчестве теорию, одной из важнейших задач которой

является проникновение в сущность производственных отношений –

системообразующего элемента, отправной точки для анализа всей общественной

системы[xl]. В силу исторической ограниченности и политической

ангажированности обществоведы не могли констатировать изъятие прибавочной

стоимости государством – наличие капиталистической эксплуатации в советском

обществе, тесно переплетенном с государственным рабством в форме ГУЛАГа и

вторичным закрепощением крестьянства. В силу примитивных мелкобуржуазных

представлений о социализме капитал в форме огосударствленной экономики

воспринимался социалистическим явлением. На укрепление представлений о

социалистическом характере СССР работали введенные впервые в мире

бесплатные медицина и образование. Для значительной части нищих и

малоимущих советских людей они стали социальными лифтами и спасением, а для

трудящихся западных стран – потрясением и идеалом, особенно на фоне

всемирного кризиса. Сегодня, с учетом мирового опыта, мы можем

охарактеризовать эти явления как доведенные до логического конца буржуазно-

демократические преобразования. Социалистический характер они будут иметь

только в совокупности с другими факторами, прежде всего преодолением

отчуждения трудящихся от собственности и власти, высоким уровнем культуры

всего народа. Тогда же, может быть, будет преодолено их остаточное

финансирование. В СССР функционировало полицейское государство, а

номенклатура – коллективный эксплуататор, нуждалась в услугах творческих

работников и обществоведов для систематического «промывания мозгов»

населению, насаждения иллюзий о классовом мире в самом справедливом, по их

классовому мнению, обществе. Для индоктринации масс власть воспитала

огромное количество беспринципных работников духовной сферы.

В пропагандистских материалах СССР представал перед читателем

качественно отличным от мира капитализма и противостоящим ему обществом,

островком победившего социализма. Это был взгляд, который мало чем

отличался от восприятия западными теоретиками своих обществ – как отдельных

цивилизаций или «братской ассоциации народов, говорящих на английском

языке» (У.Черчилль). Источником его развития, считали идеологи, являются

коммунистическая сознательность и советский патриотизм. Другими важнейшими

ценностями были признаны коммунистическая партия, вождь И.В. Сталин,

государственная собственность, которую называли общенародной, «отсутствие

эксплуатации человека человеком», добросовестный труд на благо общества,

коллективизм. Ценности, якобы, способствовали преодолению классовых и

национальных антагонизмов. СССР, убежденно констатировали пропагандисты,

был страной высокой культуры, социалистической по содержанию и национальной

по форме. В советском обществе уже не осталось-де предпосылок для

возобновления буржуазных отношений. Высшее руководство страны ориентировало

творцов культуры на изображение советской героической повседневности,

«человека сталинской эпохи». Преодолевая «старое», новые герои

«модернизировали» страну. Прибытие кавалера Золотой звезды, волевого и

идейного героя, по мнению писателей, меняло объективный ход вещей:

хозяйство района быстро развивалось. Полному расцвету этого общества мешали-

де только внешние враги, засылаемые ими шпионы и убийцы, а также

несознательные советские граждане, имеющие пережитки капитализма в

сознании, поддавшиеся на тлетворную западную пропаганду[xli].

Сталинистский вариант цивилизационного подхода также опирается на

философский идеализм и вульгарный материализм, как и теории его западных

оппонентов. Сталинисты также обращают внимание на ценности, скрепляющие

общество, но не рассматривают их конкретно-историческое содержание, масштаб

распространения, игнорируют противостоящие им ценности. Акцент делается на

изучении существующего общества, которое провозглашается почти совершенным.

Источником развития признается деятельность творческого меньшинства –

«коммунистической партии», и «ответ» вдохновленных партией советских людей

на «вызов» (А. Тойнби) капиталистического мира. К подобному видению мира

вела логика борьбы между блоками в период холодной войны со второй половины

40-х годов, классовые интересы номенклатуры.

Идентификация сталинизма с марксизмом стала нормой в научных кругах

СССР и за рубежом. В результате часть работников духовной сферы и сегодня

не может объективно осветить причины краха СССР: цивилизационный подход не

ориентирует их на выявление предпосылок изменений. Позволим себе не

согласиться с утверждением А.Н. Полякова: «Крах коммунистического режима

кажется необъяснимым с точки зрения марксистской теории»[xlii]. Советское

общество так и не достигло наивысшей по сравнению с Западом

производительности труда, не создало более высокий тип общественной

организации труда, не сумело по-настоящему освободить женщину от кухонного

«рабства» – не выполнило условий победы социалистического строя, о которых

пишет Ленин в цитируемой Поляковым работе[xliii]. Добавим: до сих пор

сохраняется неоколониализм, а значит и подкуп «среднего класса» метрополий

правящими кругами. В статье отразились многие черты цивилизационного

подхода: попытка соединить материализм и идеализм; игнорирование законов

диалектики при отсутствии критики их; отрицание роли классовой борьбы в

обществе, ее высшей формы – революции; неуклюжий обход неудобных фактов, в

том числе упоминаний о великих европейских революциях XVII-ХХ веков для

доказательства мирного перехода к разным «типам цивилизаций»;

непоследовательное отношение к роли экономического фактора в обществе;

социальный пессимизм.

Становится понятным и обращение многих работников духовной сферы к

цивилизациологии: избавившись от обязательных ранее заявлений о верности

марксизму, они легально применяют метод, которым их учителя пользовались в

идеологической борьбе. Сталинизм привел к либерализму.

В чем же состоит, с позиций автора данного реферата, сущность

сталинизма?

5. Сталинизм – мелкобуржуазный коммунизм индустриального времени

Сталинизм – мелкобуржуазный коммунизм индустриального времени,

государственная идеология в СССР 30-80-х годов ХХ века. Его идейными

предтечами были мелкобуржуазный социализм и критически-утопический

социализм и коммунизм, «казарменный коммунизм», распространенные в ХIХ и ХХ

веке в Западной Европе и России, не раз раскритикованные классиками

марксизма[xliv]. Особенностью сталинизма является его государственный

статус, происхождение в результате опрощения социалистических идей в конце

20-х – начале 30-х годов, спекуляция на идеях классиков марксизма. В

сущности, это «политическая теология» (К. Маркс), приспособленная для

идеологического оправдания государственного насилия по отношению к

обществу, не имевшая ничего общего с диалектическим методом познания и

революционной практикой марксизма. Объективно получалось, что

государственная эксплуатация дезорганизованных трудящихся, которую

мифологизированное сознание сталиниста не воспринимало как эксплуатацию,

должна была привести к построению качественно нового социалистического

общества.

Материальной основой для воспроизводства сталинизма были

«раскрестьянивание» и пролетаризация колоссального количества мелких буржуа

– крестьян, ремесленников, в период быстрого развития капитализма, а затем

и советской индустриализации, рост эксплуатации. Труженики-собственники,

они ничего не могли противопоставить наступлению капитала, олицетворяемому

то приказчиком «Продамета», то перекупщиком-частником, то чиновником

советского государства. Неустойчивое экономическое положение,

маргинализация, отсутствие кругозора и научного подхода к социальным

явлениям, своих политических организаций определяют черты их

психологического облика, в частности, чрезвычайно быстрый переход от

ультрареволюционности к апатии, веру в авторитеты. Процесс пролетаризации

растянулся в России на век, со второй половины ХIХ до 60-х годов ХХ века.

Длительному воспроизводству сталинизма способствовал необычный для

того времени социально-экономический уклад, окончательно сформировавшийся

после индустриализации и коллективизации. Огосударствленная экономика стала

капиталом, который эксплуатировал трудящихся, способствовал изъятию

прибавочной стоимости, но воспринимался как социалистическое явление, служа

экономической основой для диктатуры советской номенклатуры и И.В. Сталина.

Со своими предтечами сталинизм роднит критика капитализма, в которой

верно подмечены его противоречия и беды, но предлагаются фантастические

средства для трансформации. Теоретики мелкобуржуазного социализма и

коммунизма преувеличивали роль политических учреждений в жизни общества,

стремились уничтожить эксплуатацию путем реформ в сфере обращения и

распределения, предлагали уравнивание состояний. Экономический и

политический «романтизм» нецивилизованных людей приводил к волюнтаризму.

Российские народники, по мнению Ленина, «выбрасывали за борт всякий

исторический реализм, сопоставляя всегда действительность капитализма с

вымыслом докапиталистических порядков»[xlv]. Интересно, что подобную манеру

рассуждений он сравнивал с «узко интеллигентным самомнением или, пожалуй,

бюрократическим мышлением»[xlvi]. Для данного стиля мышления было

характерно социальное прожектерство; недоверие к самостоятельным тенденциям

отдельных общественных классов, творящих историю сообразно их интересам,

отношение к ним как к материалу истории; игнорирование вопроса об условиях,

которые могут развивать сознательную деятельность творцов истории –

народных масс, количество которых будет возрастать по мере ускорения

исторического процесса; стремление задержать или игнорировать противоречия

реальной действительности в угоду своим утопиям вместо сознательного

разрешения их. Догматизм идеологов вступал в противоречие с

действительностью, что приводило к отрицательному отношению к

гуманистическим ценностям предшествующих периодов, к теоретическому

эклектизму. Идеологами мелкобуржуазного социализма и коммунизма становились

люди образованные, интеллектуалы. Выразителями интересов мелких буржуа они

становились потому, что «их мысль не в состоянии преступить тех границ,

которых не преступает жизнь мелких буржуа, и потому теоретически они

приходят к тем же самым задачам и решениям, к которым мелкого буржуа

приводит практически его материальный интерес и его общественное положение»

[xlvii].

Закономерность, свойственная многим странам: влияние рабочего класса

приводит к трансформации психологии и массового сознания мелкой буржуазии.

Ее представители «приобретают черты, резко контрастирующие с социально-

психологическим обликом буржуазии». Усиливается враждебность власти

крупного капитала, его интересам[xlviii]. Облик российских и зарубежных

революционно настроенных мелких буржуа запечатлен в поэзии и политических

трудах[xlix]. В период гражданской войны в Советской России сформировался

массовый тип руководителя из числа рабочих и крестьян, которые обладали

«только психологией прямого действия»: уверенностью в безграничных

возможностях «революционных мер» при решении любых проблем[l].

Маркс наблюдал подобных людей еще в середине 19 века в революционной

Европе. Их «грубый и неосмысленный» коммунизм, считал классик, «есть только

форма проявления гнусности частной собственности, желающей утвердить себя в

качестве положительной общности». Неразвитость идеологов этого типа

коммунизма выражается в непонимании «человеческой природы потребности»,

отрицании личности человека, возвеличивании физического труда в противовес

миру «культуры и цивилизации», следовании идеалу всеобщего опрощения.

Уверовав в «уничтожение человеческого самоотчуждения» на основе «общности

труда и равенства заработной платы, выплачиваемой …общиной как всеобщим

капиталистом», грубые коммунисты объективно оставались в рамках

частнособственнических отношений[li].

После Октябрьского политического переворота, совершенного

социалистическими силами в рамках буржуазно-демократической революции,

значительная часть мелкой буржуазии пошла за рабочим классом и

большевистской партией. Вектор иллюзий мелких буржуа изменил направление:

действительность капитализма широкие массы трудящихся стали сопоставлять с

вымыслом о лучшем будущем – с коммунизмом. В коммунистических грезах

сконцентрировались не реализованные потребности десятков миллионов слабо

социализированных людей в нищей стране. Свою роль сыграли Декрет о земле

1917 года; патриотическая борьба против иностранной интервенции и

белогвардейцев; при всех перегибах политики «военного коммунизма»,

продразверстки, она оказалась в тех конкретно-исторических условиях более

рациональной и эффективной, чем экономическая линия белогвардейских

правительств[lii]; переход к НЭПу. Трудящиеся разочаровались в либерализме,

с которым они связывали беспощадную эксплуатацию, свои страдания в годы

мировой войны и лицемерную буржуазную политику Временного правительства.

Стоит выделить главную причину поражения белого движения. Ленин назвал

А.И. Деникина «слепым щенком» за непонимание сущности классовой

борьбы[liii]. Его политическая беспомощность была следствием вполне

определенного классового воспитания и поведения, основанного на нежелании

считаться с потребностями десятков миллионов людей страны, попрании их

интересов, неумении действовать максимально гибко в чрезвычайных ситуациях.

Действительно, в то время, когда крестьяне России уже пользовались

предоставленной им большевиками и левыми эсерами землей, деникинское

правительство все еще решало вопрос о возможности отчуждения у помещиков

части земли, а вернувшиеся в свои имения помещики реставрировали старые

порядки[liv].

НЭП был социалистической, в интересах большинства населения, политикой

большевистской партии в условиях разрушенной страны, населенной людьми с

мелкобуржуазной психологией. Характер политики определяли несколько тысяч

революционеров со стажем и поредевший в боях гражданской войны слой

социалистически развитых рабочих. Ленин чувствовал слабость субъективного

фактора революции после войны, но рассчитывал, что в исторически короткие

сроки в результате политики «культурничества» большевики подготовят

предпосылки для перехода к новому строю[lv]. Это была историческая

альтернатива России. Однако отсталость страны, мелкобуржуазность ее

населения, управленческое бескультурье, давление крупных капиталистических

государств создавали предпосылки для изменения характера политики, повод

для культа личности, а в отдаленной перспективе и для буржуазного

политического переворота. Общественная психология первой трети ХХ века в

России опредметилась в виде Мавзолея В.И. Ленина.

С точки зрения современников Ленин был системообразующим элементом

советской политической системы. «Гениальный Ленин был историческим

авторитетом – это одна сторона дела, - писал большой политический

недоброжелатель Владимира Ильича Н.Н. Суханов. - Другая – та, что, кроме

Ленина, в партии не было никого и ничего. Несколько крупных «генералов» без

Ленина – НИЧТО (Выделено Сухановым – А.Ф.), как несколько необъятных планет

без солнца…Что же касается офицерской партийной массы, то, как мне уже

пришлось упомянуть, эта масса далеко не отличается высоким социалистически-

культурным уровнем…В соответствии с этим для большевистской массы

непреодолимую притягательную силу имеет всякого рода радикализм и внешняя

левизна, а естественной линией работы является демагогия»[lvi]. С разных

позиций об исключительной роли Ленина пишут и западные историки, и его

соратники[lvii]. Изложенные Н.Валентиновым факты говорят о понимании

Лениным своей роли в истории страны[lviii].

После смерти Ленина и закономерного раскола в ВКП (б) субъективный

фактор Октябрьской революции изменил свое содержание. Приобрел

мелкобуржуазно-коммунистический характер, стал отличаться «детской болезнью

левизны» в политике. С января 1928 по ноябрь 1929 года произошел перелом. В

сетованиях крестьян периода раскулачивания: «Лучше Ленин, чем ленинизм.

Лучшие коммунисты убиты и умерли. Остались сволочи»[lix], была определенная

доля истины. С поправкой, что под «ленинизмом» в 1929 году смоленский

крестьянин имел в виду политику группы Сталина в деревне, а под «сволочами»

навербованных из маргинализированных слоев населения чиновников.

«Вот эти-то раскрестьяненные крестьяне, оторванные от прошлого,

лишенные настоящего, оказавшиеся в зоне своеобразного «внекультурья»,

только и могли воодушевиться проектом «чистого, тотального социализма,

идеей великого разрыва и порыва», - отмечает И.М. Клямкин. Но сталинский

вариант общественного развития возможен при наличии еще ряда предпосылок.

«Сталинский казарменный социализм, - продолжает автор, - становится

возможным только в том случае, если раскрестьянивание происходит в условиях

крупного машинного производства, нуждающегося в развитии и расширении,

способного поглощать деклассируемую рабочую силу и вместе с тем стать

опорой для деятельности политических организаций, аналогичных сталинской

партии, которые в свою очередь нуждаются именно в раскрестьяненных, т.е.

выброшенных из своего жизненного уклада новобранцах»[lx].

В конце 20-х годов эпоха Октябрьской революции и ленинизма

закончилась. Однако она оказала столь мощное воздействие на идеологию

государства, мировоззрение и поведение миллионов людей в стране и за

границей, что сталинская группа и не думала формально отрекаться от

марксизма и идей революции. В их действиях проявилась определенная

самостоятельность «надстройки» общества. Трансформация ее идеологической

составляющей в духе правящей номенклатуры, которая адаптировала надстройку

для удовлетворения потребностей возникающего в СССР индустриального

общества и политического режима, завершится в основном с публикацией

«Краткого курса ВКП (б)» в 1938 году. Репрессии 30-х годов в СССР

способствовали приглушению революционного сознания народа, уничтожению

латентной оппозиции. После некоторых колебаний руководство страны выбрало

вариант безальтернативных выборов[lxi]: уничтожило даже намек на

демократию, заменив ее пропагандистским мифом. Но остановка

социалистического развития страны в тех конкретно-исторических условиях до

ХХ съезда КПСС не была еще замечена миллионами людей за границей. СССР

продолжал служить для многих идеалом и надеждой, раздражал своей

«социалистичностью» правящие группы западных стран и их буржуазные

слои[lxii]. Европейские социал-демократы, правда, не считали СССР оплотом

социализма, но их мнение не было определяющим.

Сталинисты абсолютизировали консервативную часть марксизма в

противовес диалектическому методу. В результате диктатура еще незрелой

номенклатуры под руководством И.В. Сталина задушила научный социализм.

Значительная часть чиновников рекрутировалась из рабочих и крестьян,

граждане воспринимали их как «своих». Однако привилегии и функции служащих,

вынужденных проводить политику эксплуатации населения и подавления

недовольных, быстро отчуждали их от народа. Диктатор терроризировал

чиновников, предупреждая возможность оформления их как класса, вынуждал

работать на пределе сил, выполнять любые указания центра, пребывать в

страхе по поводу возможного лишения достигнутого материального уровня и

статуса. Презрительное отношение диктатора к бюрократии подпитывалось его

грубокоммунистическими взглядами.

Номенклатура была инструментом, с помощью которого диктатор не

допускал роста классового самосознания рабочих, крестьян, выражавших их

интересы интеллигентов, их объединения в независимые от государства

организации. Даже незначительное повышение уровня жизни, приобщение к

городской культуре вызывало у нищих людей с мифологизированным сознанием

веру в будущее, преданность правительству. Трудящиеся были отчуждены от

выработки политики и заплатили огромную цену за реформы, но в тех условиях

значительная их часть была опорой режима.

На службу режиму была поставлена система доносительства. Страдающие от

произвола граждане обращались в ЦК партии с доносами, изображали

начальников как врагов власти. Наказание руководителей делало свое дело.

Образ врага в сочетании с авторитаризмом и иллюзорной верой в возможность

восстановления справедливости способствовали нейтрализации социального

протеста в формах, выгодных номенклатуре, а ЦК ВКП (б) решал дело

гражданина и начальника в зависимости от конъюнктуры.

Правительство использовало элементы грубокоммунистической идеологии

для поддержания курса на форсированное развитие экономики страны – «догнать

и перегнать» – во враждебном международном окружении. Идеалы равенства,

справедливости, коллективизма, понятие «скромность» в интерпретации

номенклатуры способствовали «затягиванию поясов», формированию упрощенных

потребностей в быту, преданности правящей элите, в итоге – сосредоточению

значительных бюджетных средств для решения макроэкономических, прежде всего

оборонных, задач. В результате формировалось поколение людей, которые «не

только не возвысились над уровнем частной собственности, но даже и не

доросли еще до нее»[lxiii].

После провозглашения окончания «реконструкции» советские руководители

перестали говорить о необходимости учиться у Запада. Убежденные в прочности

созданного базиса, в верности курса, они, в духе просветителей, надеялись

на изживание общественных недостатков по мере развития просвещения,

культурной деятельности государства, гуманизации отношений на этой основе.

Сфера образования стала мощным средством культурации (М. Каган),

социализации, внедрения идеологии в умы подрастающего поколения. Несмотря

на заявления, по инерции, о важности экономических отношений в обществе,

советские руководители не обращали внимания на экономический фактор как

источник негативных явлений в практике воспитания и развития советских

людей. Отказавшись во имя классовых интересов от строго научного познания

советской действительности, воспринимая ее как прекрасно знакомый объект

для манипулирования, сталинисты способствовали возникновению экономических

и политических кризисов. Происходила подмена всестороннего анализа реалий

советского общества социальным морализированием. Общественные противоречия

были сведены к абстрактной моральной основе, классовый протест подменен

возмущением по поводу состояния общественных нравов, а недостатки

морального сознания рассматривались как психологическая проблема, которую

относительно легко преодолеть на пути индивидуального самосовершенствования

и незначительной модернизации надстроечных институтов[lxiv].

Моральное стимулирование трудовой активности преобладало над

материальным. Для обеспечения трудовой активности и политической лояльности

граждан власти проводили идеологические кампании. В начале 1949 года

кампания борьбы с «космополитизмом» должна была сплотить общество накануне

создания блока НАТО и мобилизовать народ на выполнение повышенных планов

экономического развития, прежде всего в оборонной промышленности[lxv]. В

начале 1953 года власти попытались активизировать трудовую активность

граждан для преодоления экономического кризиса начала 50-х годов во время

кампании «борьбы» с внутренними «сионистами», якобы покусившимися на

«святое», на вождя[lxvi]. Абсолютизация морального стимулирования была

возможна только при одновременном функционировании «подсистемы страха» (Г.

Попов) – ГУЛАГа. Впрочем, вождь не забывал полулегально материально

поощрять несколько тысяч преданных ему руководителей так называемыми

«пакетами», ежегодно проводить кампании по снижению цен на товары с

одновременным изъятием части зарплаты граждан на нужды государства под

патриотическими лозунгами.

В период борьбы с «космополитизмом» сталинисты повторили структуру

идеологии и терминологию «кадетского» (В.И. Ленин) сборника «Вехи»:

интеллигенты – “отщепенцы-космополиты”, были объявлены противостоящими

государству; официальной, единственно верной идеологии; народу. Их обвиняли

в растлении молодежи; в отсутствии у них “здорового национального

чувства”[lxvii]. В духе двойных стандартов недостатки советского общества

объяснялись не свойствами режима, не “бытием”, как в отношении Запада, а

субъективными недоработками, ошибками или “предательством” конкретных

индивидов. Руководители СССР сами не заметили, что под «бытием» стали

подразумевать созданный ими же миф о высоком уровне жизни народа. В конце

40-х гг. подобный взгляд на мир был признан “патриотическим”.

Руководствуясь подобными установками, иерархи партии позволяли себе

возмущаться уровнем «неразвитости» сознания «интеллигенции», которая

«преклонялась перед западом», не замечая «чудесной» жизни в СССР. «Бытие

новое, а сознание старое», - сетовал Жданов в одном из разговоров.

«Сознание, - усмехнулся Сталин. – Оно всегда отстает. Поздно приходит

сознание…»[lxviii].

Экономические и политические интересы правящего класса заводили его в

идейные тупики. Объективно именно философский идеализм стал основой

реальной политики номенклатуры.

На капиталистическом базисе (присвоение прибавочной стоимости

государством за счет эксплуатации наемного труда) возникло

раннекоммунистическое государство, которое в 30-50-е годы выступало

конкурентом западным государствам в период их кризиса, перехода от

капитализма свободной конкуренции к современному капитализму с

программированной экономикой, «государством благоденствия». Никто из

политиков того времени не мог однозначно предсказать итог соревнования.

Кризис породил на Западе огромное количество людей, которые сочувствовали

СССР. Конкуренция систем способствовала гуманизации капиталистического

общества и краху системы колониализма.

Вступление СССР в эпоху НТР, скачкообразный рост масштабов

производства, необходимость комплексной стимуляции высокосложного

производительного труда, рост специализации, необходимость новых форм

экономической интеграции, развитие новых социальных слоев, ХХ съезд,

повышение образовательного и культурного уровня граждан, фактическая

ликвидация монополии КПСС на информацию в совокупности с

внешнеполитическими изменениями готовили почву для демонтажа

административно-командной системы и краху идеологии сталинского периода.

Происходило быстрое обуржуазивание номенклатуры. В середине 50-х годов

этот процесс отразили в своих произведениях и речах прозорливые

представители художественной культуры[lxix]. К. Г. Паустовский, например,

заявил на собрании ССП, посвященном обсуждению книги В. Д. Дудинцева «Не

хлебом единым»: «Это новое племя хищников и собственников, не имеющих

ничего общего ни с революцией, ни с нашим строем, ни с социализмом. Это

циники и мракобесы… Это маклаки и душители талантов». В начале 60-х годов

бюрократия осознала свой корпоративный интерес. Ей было легче закупать

зерно и промтовары за границей, чем дать свободу производителю; жить,

торгуя минеральными ресурсами. В ее планы не входило развязывание

производственной инициативы людей за счет материальной заинтересованности,

развития новых форм собственности. В стране тотального дефицита потребности

удовлетворялись в том числе «теневой экономикой», где функционировала

частная собственность и товарно-денежные отношения. Развивалась мафия.

Закупки заграничных товаров лучше всяких «радиоголосов» подрывали доверие

народа к государству. В среде образованной публики формировались

либеральные и социалистические идеи, противостоящие официальной идеологии.

Впрочем, государственные чиновники предоставляли отдельным отраслям

или коллективам возможность «экспериментировать», совершенствовать

производственные отношения в рамках существующих, хорошо зарабатывать. Это

не решало проблемы экономики в целом, зато порождало социальные группы,

недовольные положением дел в стране и ограниченными возможностями для

роста.

Начался процесс осознания трудящимися чуждости им «родного государства

рабочих и крестьян». Критику народа вызывала форма основного противоречия

капитализма – привилегированное распределение и потребление номенклатуры

при общественном характере производства. Господство деспота сменилось

диктатурой групп бюрократии, в том числе национальных элит, которые

опирались на созданные в республиках за счет союзного бюджета

производительные силы. Развивался национализм, уже в 70-е годы зазвучали

голоса о необходимости выхода республик из состава СССР.

В результате советский строй, особенно в послевоенный период,

формировал все качества человека капиталистического общества: конкуренцию

вместо сотрудничества; индивидуализм и лжеколлективизм вместо

коллективизма; зависть и стяжательство вместо стремления приумножать

государственную собственность; авторитаризм вместо диалога; национализм и

шовинизм вместо интернационализма; гражданскую трусость и конформизм вместо

установки на социальное творчество. Патриотическое чувство уверовавших в

догмы пропаганды советских людей ежедневно подвергалось эрозии практикой

сталинизма, а затем и «развитого социализма». Нужен был только мировой

кризис в нефтяном бизнесе середины 80-х, чтобы скрытые за искусственно

созданным благополучием системные недостатки общества вышли наружу.

Первая серьезная попытка реформировать социально-политическое и

экономическое устройство СССР была предпринята М.С. Горбачевым. В так

называемом «развитом социализме» не оказалось социалистических сил,

способных повести общество за собой. Призывы Горбачева нравственного

характера: «начинать надо с себя…все делать по совести»[lxx], не приводили

к росту благосостояния народа. В политической и духовной сфере значительную

положительную роль сыграла политика гласности и демократизации, которая

способствовала преодолению практики, догм и мифов прошлого. Во внешней

политике советские руководители попытались добиться признания Запада за

счет проповеди «общечеловеческих ценностей» и односторонних уступок. Это

настраивало заокеанских консерваторов на мысль о победе в холодной войне и

раздачу ложных обещаний. Дефицит времени и просчеты во внутренней политике

добили страну. Бывшие лидеры «неосмысленного коммунизма» и сегодня не

понимают, что причина краха СССР – неэффективный механизм удовлетворения

даже первичных материальных потребностей 350 миллионов граждан, а повод –

ГКЧП во главе с не умеющими размышлять и планировать свои действия,

подвыпившими державными «патриотами»[lxxi].

Поворот к либерализму, закономерно созревшему в недрах общества,

совершился в 1989-1991 гг. Августовская революция 1991 года в новых

исторических условиях открыла еще один этап эмансипации россиян, которую

начал Александр II и продолжили революционные силы в период трех российских

революций начала ХХ века, демократические силы под руководством М.С.

Горбачева и Б.Н. Ельцина в конце века. После октябрьских событий 1993 года

власть перешла к представителям большого бизнеса и зависящим от них

чиновникам. Мечты о демократии, о власти народа, которые вдохновляли

романтически настроенных российских либералов, рухнули.

В первой половине 90-х годов либеральные реформаторы, не считаясь с

особой ролью государства в политике и экономике страны, торопливо

отказались от программирования государством многих экономических и

социальных отношений. Они развязали руки тем, кто, руководствуясь частной

выгодой, понял слова о свободном рынке и частной собственности вне

изменившегося с XIX века исторического контекста. Их консультировали

американские экономисты, а газетчики называли «финансовыми гениями». При

помощи целой системы мер либеральные чиновники ограничили заработную плату

ученых, учителей, врачей, библиотекарей в период приватизации и накопления

капитала. Результат – усугубление кризиса, «август-98», нищета подавляющей

части народа. Огромные затруднения испытывали честные предприниматели,

которые были вынуждены платить и налоги государству, и дань бандитам. В

начале третьего тысячелетия, во время смены элит в России, «гении»

оказались тем, чем были на самом деле: околовластным ворьем, которое

презирало даже написанные под него законы. Сейчас их разоблачают зарубежные

журналисты, а власть ищет по всему миру и сажает в тюрьмы. Но самые

выдающиеся воры еще не попали на скамью подсудимых: суды «цивилизованных

стран» не выдают страдальцев за либеральную идею. Обратим внимание на тот

факт, что интересы, мотивы и представления о средствах достижения целей

сформировались у этих людей в период советского общества. В результате мы

наблюдаем в России консервативный тип прогресса, по-прежнему основанный на

эксплуатации отчужденных от собственности и власти трудящихся. Его цена

непомерно велика, а исторические сроки ограничены.

Не было в СССР высокоразвитого и гуманного общества – социализма, была

созданная номенклатурой для эксплуатации трудящихся иллюзия о нем.

Философский идеализм и вульгарный материализм был основой сталинизма и

неосталинизма. Советское общество было одним из вариантов

капиталистического. Оно имело оригинальный базис в форме огосударствленной

экономики, номенклатуру, которая использовала раннекоммунистическое

государство для эксплуатации граждан. Свои возможности система исчерпала к

началу 80-х годов. В начале 90-х годов произошло «тиражирование» и

углубление главного производственного отношения советского общества –

эксплуатация человека государством дополнилась эксплуатацией человека

человеком. В совокупности с ликвидацией угрозы ядерной войны и интервенции

это привело к революции. Возникновение либерализма и переход к современному

типу капиталистического общества в России стали закономерным итогом

эволюции созданной в 30-е годы системы.

Таким образом, сталинизм – мелкобуржуазный коммунизм индустриального

времени, идеология раннекоммунистического государства, возникшего после

войн и революций во враждебном окружении в слаборазвитом капиталистическом

обществе с подавляющим преобладанием мелких собственников. В понятии

отражено важнейшее противоречие в деятельности лидеров советского

государства: стремление построить качественно новое социалистическое

(коммунистическое) общество с помощью государственной эксплуатации

отчужденных от власти и собственности трудящихся. Понятие отражает

социальную основу политической системы общества, режима, которым были

свойственны эксплуатация, использование насилия, воспроизводство

уравнительности, мифологизированного сознания, нежелание номенклатуры

считаться с интересами разных классов и страт, бюрократизация,

прожектерство, прочее. Эти свойства сталинизма отражены в понятиях:

«грубый, казарменный коммунизм», «уравнительный», «утопический»,

«деспотический», «бюрократический», «государственный социализм

(коммунизм)». В «снятом» виде они содержатся в предложенном

системообразующем понятии. Понятие показывает и направление развития: через

индустриальное советское общество к современному буржуазному.

Изменение отношений собственности в современной России привело к

идеологической переориентации чиновников и большого бизнеса.

Цивилизационный подход стал каналом, с помощью которого в общество вливали

грубые формы либерализма.

6. Цивилизационный подход в современной России

Руководители и идеологи советского и российского государства в конце

ХХ века использовали цивилизационный подход для изображения либерализации

духовной сферы перед лицом «цивилизованных стран», быстрейшего вхождения в

мировое сообщество. У них был мощный материальный стимул: западные

демократии обещали золотой дождь инвестиций. В первой половине 1991 года в

партийных журналах «Коммунист» и «История СССР»[lxxii] появились статьи

известного за рубежом специалиста по всеобщей истории профессора М.А Барга.

Барг выступил в рамках парадигмы «совершенствование социализма»,

предложенной М.С. Горбачевым. Ученый развил идею[lxxiii], осторожно

высказанную им в середине 80-х годов, о необходимости введения в советскую

историческую науку категории «цивилизация». В 1991 году категория должна

была способствовать преодолению сложившейся в период сталинизма

«историографической практики, опиравшейся на философскую методологию,

абсолютизировавшую противоположность материализма и идеализма»[lxxiv]. Под

«цивилизацией» он понимал стиль человеческой жизнедеятельности, который

рассматривается как «структурирующее начало проявлений человеческой

субъективности», как «мост между личностным, антропологическим, и

безличностным, социологическим, видением одних и тех же процессов». На

языке «объективно-историческом», по выражению профессора, цивилизация –

«способ, которым данное общество разрешает свои экзистенциальные

(материальные), социально-политические и духовно-этические проблемы»[lxxv].

Таким образом, М.А. Барг предпринял попытку вернуть в историческую

науку «деятельную личность», в духе марксизма преодолеть «созерцательность»

старого материализма и рассматривать «предмет, действительность,

чувственность» не просто как «объект», а как «человеческую чувственную

деятельность, практику», «субъективно»[lxxvi].

Барг не акцентировал внимание на политических корнях старой

методологии, деликатно пытался остаться в рамках «чистой» науки. Но в его

первой публикации содержится критика крайностей, порожденных

идеологическими причинами. «Каждая из «частных» историй начинает

претендовать на «всеобщность», «стержневое» место в историческом познании в

целом, - отмечал профессор. – Так, в рамках вульгарно-материалистического

понимания истории на эту роль, как известно, претендовали попеременно то

экономическая история, то история общественных классов и классовой борьбы.

На почве же историзма, эксплицитно или имплицитно отвергающего

материалистическую парадигму, на роль «архимедова рычага» в историческом

познании притязают ныне дисциплины, изучающие область общественного

сознания и менталитета. В последнем случае, как заметил профессор Сорбонны

Р. Бастид, не только духовная культура отрывается от социального контекста,

от общества как целостности, но и само общество оказывается всего лишь

элементом культуры, трактуемой как историческая тотальность»[lxxvii].

Крах перестройки привел к отбрасыванию попыток в духе Барга

материалистически осмыслить категорию «цивилизация». В историографической

практике возобладала критикуемая Бастидом идеалистическая парадигма.

Тенденция, которую можно было наблюдать по мере выхода томов сборника

«Цивилизации», основанного Баргом.

В момент Августовской революции 1991 года, крушения СССР и начала

реформ Е.Т. Гайдара, когда читающая публика на лету схватывала все, что

противостояло «коммунизму», была опубликована монография А.С. Ахиезера

(Ahieser) «Россия: критика исторического опыта»[lxxviii]. Автор монографии

попытался сварить амальгаму из идей А. Смита, В.С. Соловьева, Н. Бердяева.

Причина развития цивилизаций – смена нравственных парадигм, предложенная

автором, не была самой свежей в истории философской мысли. Россия предстала

«застрявшей» между традиционализмом и либерализмом цивилизацией, и этот

«раскол», как сущностная черта российской специфики, приводит власть к

«хромающим» решениям, грозящим дезинтегрировать общество в результате

«маятниковых» движений между полярностями. Автор призывает научиться

«рефлексировать», «делать свою историю», следовать «срединным» решениям и

идти по пути либерализма[lxxix]. Российский «тоталитаризм» Ахиезер

обнаружил уже в ХVIII веке.

Догматическое следование своей концепции приводит автора к

непоследовательности, заводит в тупики. Например, Ахиезер игнорирует

мотивацию крестьян к труду, их интересы во второй половине ХIХ века. С его

точки зрения, вина за нищету крестьян лежала на них самих, а главная

причина – «уровень сознания большинства крестьян», который не позволял

интенсифицировать производство, их иждивенческие настроения[lxxx]. Автор с

ходу отметает такие причины, как значительные выкупные платежи государству,

а полуфеодальные производственные отношения – отработочную систему, кабалу,

не учитывает. Мельком упоминая о повышении арендной платы – следствии этих

отношений, как одной из причин разорения, автор не вдается в сущность

процесса[lxxxi]. В другом месте, войдя, видимо, во вкус, следуя логике

материала, Ахиезер утверждает, что развитие крупных предприятий, реформы

С.Ю. Витте разоряли кустарей и крестьян, подавляли их инициативу, развитие

рынка, прогресс свободной личности, закрепляли «традиционную основу»

крестьянских ценностей[lxxxii]. Однако вывод о происхождении ценностных

отношений из сермяжного мира отношений материальных не был использован для

дальнейшего анализа.

«Очистив» при помощи софистических приемов ход истории от дурно

пахнущих материализмом интересов подавляющей части народа, Ахиезер смог

применить свою концепцию к Октябрьской революции. С его точки зрения,

аграрный вопрос в том виде, как его понимали большевики и левые эсеры –

национализация земли и передача ее крестьянам, не играл важной роли в

Октябрьской революции. Дело было всего лишь в крестьянском стремлении

утвердить «древние ценности», перенести «уравнительные идеалы на все

общество»[lxxxiii] в ответ на ухудшение своего положения, в чем были

виноваты, согласно авторской концепции, сами крестьяне. Получился

интересный рецидив средневекового представления, что все возвращается «на

круги своя».

Не имея возможности игнорировать многочисленные документы с

крестьянскими требованиями сделать землю «общим достоянием всех

трудящихся», автор использует их только для доказательства концепции о

расколе российской цивилизации и народа, в частности, на сторонников

социалистических и капиталистических ценностей[lxxxiv]. В этот момент

становится не совсем ясно, какие из этих ценностей «древние». И, наконец,

автор углубляет свою теорию до невероятной глубины: записывает Ленина в

сторонники «соборного идеала», который для решения «медиационной» задачи

готов использовать чужие, взаимоисключающие друг друга идеи[lxxxv]. Ахиезер

зашел в теоретический тупик, так и не сумев объяснить использование

большевистским правительством аграрной программы, составленной эсерами по

наказам крестьян.

Ленин никогда не исповедывал «соборности», не был наивным политиком,

который, согласно Ахиезеру, разделял заблуждение о возможности народа

«единым махом создать идеальное общество». Он был последовательным социал-

демократом, материалистом-диалектиком, а потому стал коммунистом. Для него

эсеровская программа была переходной формой от социализма крестьянского,

мелкобуржуазного, который был близок значительной части населения России

того времени, к современным формам социализма, которым еще предстояло

вызреть под руководством нового государства. В его выступлении на Втором

Всероссийском съезде Советов звучит оптимизм и уважение социалиста к

народному творчеству, с которым должна считаться власть[lxxxvi]. Большевики

вместе с левыми эсерами выполнили обещание, отдали землю крестьянам. Но

осуществить все ожидания народа объективно не могли: началась борьба с

интервентами и белогвардейцами.

На идеалистической основе построены и другие объяснения сути

последующих поворотов в истории государства. Например, переход к диктатуре

сталинской группы в 1929 году Ахиезер объясняет «разочарованием масс в

самих себе, в своей способности реально управлять обществом, что и создало

основу для инверсионного стремления примкнуть к внешней силе, к власти

партии, к силе и разуму вождя-тотема»[lxxxvii]. Переход к перестройке тоже

не обошелся без участия вождя, но уже без народа. «…нравственная и духовная

элита, гонимая и рассеянная, постоянно предлагала обществу альтернативу.

Горбачев пошел навстречу этому естественному союзу правящей и духовной

элиты», - подчеркивает автор главную, с его точки зрения, причину

перестройки после перечисления экономических и социальных причин ее

возникновения[lxxxviii].

Для доказательства «тоталитарных» намерений И.В. Сталина автор идет на

фальсификацию его высказываний. Заявление «вмешиваться во все» в работе «О

задачах хозяйственников»[lxxxix] имело конкретное содержание: овладевать

производством, техникой, учиться, быть специалистами, но не требование

установить «тоталитаризм».

Теория борьбы между истинными и неистинными ценностями, старого и

нового как источник развития присутствовала и в сталинизме, и мы вполне

можем предположить, что концепция Ахиезера при смене формы сохраняет

сущностные черты методологии сталинизма. Настораживает невнятное объяснение

причин появления новых ценностей. Автор говорит о материальных факторах,

детерминирующих процесс, но не углубляет познание, оставаясь в рамках своей

парадигмы. Подобное «стыдливое» протаскивание материализма в рамках

идеализма, которому не хватило ресурсов для объяснения общественных

явлений, не раз критиковали классики марксизма у своих оппонентов.

Игнорирование Ахиезером материальных интересов большинства народа вновь и

вновь подводит его к априорному выводу о первичности идеальных факторов

развития исторического процесса.

На смену самостоятельным исследователям либерального толка в первой

половине 90-х годов пришли штатные идеологи и пропагандисты. Шарлатанство

доктора исторических и философских наук Д. А. Волкогонова на этом пути

стало притчей во языцех. Историки дали научную критику этой паранауки[xc].

Идеолог российского либерализма был не чужд «русской идеи»: «туманной и

аморфной, но великой и бессмертной»[xci], которая-де, возможно, бытовала

среди благородных народников-террористов. Волкогонов разрабатывал важнейшую

среди сторонников цивилизационного подхода тему личности в истории. Образ

«демона» Ленина, демиурга истории, повелителя пространства, времени,

безликих и безмозглых, если судить по контексту произведений Волкогонова,

«масс»; интернационалиста-космополита, антипатриота и русофоба, который,

понимаешь, поощрял евреев в противовес «расхлябанному русскому характеру»,

который для захвата власти настолько тайно пользовался «немецкими

деньгами», что для доказательства этой мысли приходится придавать иной

смысл опубликованным документам; человеконенавистника, который вверг народ

в пучину революций и хаоса гражданской войны[xcii], вошел в мифологию

российского общества 90-х годов ХХ века.

Вошел настолько прочно, что и в начале третьего тысячелетия Президент

РФ В.В. Путин сфальсифицировал идею основателя Советского государства при

помощи выдергивания его высказывания из контекста. «Русский человек –

плохой работник по сравнению с передовыми нациями, - писал В.И. Ленин в

1918 году. – Это не могло быть иначе при режиме царизма и живости остатков

крепостного права»[xciii]. Президент воспроизвел только четыре слова

первого предложения[xciv]. Затем признал негативное значение ограничений в

экономике «во времена царизма» без ссылки на Ленина. Представив лидера

большевиков абсолютным скептиком по отношению к возможностям русского

народа, г-н Путин выразил несогласие с им же сконструированной

псевдоленинской идеей[xcv].

Специфическая лексика, сам метод, распространенный в конце 40-х –

начале 50-х годов в советской пропаганде, как раз в период обучения г-на

Волкогонова в танковом училище[xcvi], выдают сталинистские, основанные на

субъективизме, корни его пропаганды[xcvii]. В новых условиях ее мотивы

оказались созвучны творениям западных историков о Ленине; Волкогонов

ориентируется на их работы[xcviii]. Но причины идеологической

переориентации имеют внутрироссийское происхождение.

Усилия пропагандистов по созданию имиджа «цивилизованной» страны за

счет инсинуаций по отношению к своему прошлому в середине 90-х годов не

оправдались: западные инвесторы предпочли вкладывать деньги в стабильную

экономику «коммунистического» Китая. Более того, отказавшись от своих

обещаний, либеральные государства начали расширение НАТО на восток.

Реформаторы почувствовали, что их обвели вокруг пальца. И бросились в

другую крайность. Восторженное отношение к Америке сменилось

антиамериканизмом. Главным стал внутриполитический вектор пропаганды.

Дискредитация вождя народной революции стимулировалась не только

антикоммунистическими взглядами российского руководства. Главная цель –

идеологически прикрыть ограниченную революцию «сверху» под руководством

новой номенклатуры и буржуазии, уничтожить мысль о возможности социальной

справедливости в период приватизации. «Цивилизационный подход» и его

производная – концепция «тоталитаризма», как нельзя лучше подходили для

таких целей.

Самыми рьяными распространителями концепции «тоталитаризма» были

«прикормленные» либеральными западными и российскими фондами историки,

социологи, литераторы, журналисты. Причина лживости прессы, деятелей науки

и культуры – «деньги», под которыми Д. Селдес, исследуя поведение

американских журналистов, подразумевал «все – от оплачиваемой рекламы до

общности интересов с богатством и властью»[xcix].

Свои варианты «сверхидей», которые-де и завели СССР в тупик,

предлагают и зарубежные советологи, в работах которых в концентрированном

виде представлены все приемы цивилизациологии. Боец пропагандистского

фронта периода холодной войны профессор М. Малиа (M. Malia) адаптировал

свой труд[c] при помощи бескорыстных российских культуртрегеров. С его

точки зрения, «глубинные истоки Советской системы, как и оправданность ее

существования, проистекают из моралистской идеи социализма как наиболее

полного воплощения равенства людей»[ci]. Автор явно путает даже ранний

марксизм с бабувизмом, левым доктринерством, сталинизмом, игнорирует

процесс развития марксистской мысли и практики после Октябрьской революции.

Подобная операция называется «подмена понятий», но г-на Малиа не интересует

классическая логика, если она не приводит к результату, совпадающему с его

ценностными установками. В вопросе о причинах, совсем не «моралистских»,

появления сотен миллионов, миллиардов людей, лишенных собственности и в

отчаянной попытке выжить требующих «равенства», г-н Малиа непоследователен.

Конечно, профессор из Беркли не отрицает наличие нищих людей в Европе в XIX

веке, в России начала ХХ века. Однако софистика делает свое дело, и факт

растворяется как малозначительная подробность в море оговорок, поэтических

сравнений, замечаний. В противном случае пришлось бы конкретно-исторически

объяснить, почему высказанные в «Манифесте коммунистической партии»

«пророчества казались столь привлекательными многим»[cii]. А так все ясно:

во всем виновата «извращенная логика утопии» Маркса. «Короче говоря, -

заявил Малиа, - такой вещи, как социализм, не существует, а Советский Союз

его построил…»[ciii]. Развал СССР воспринимается автором в

провиденциалистском духе: вот к чему приводит нежелание следовать

либеральным ценностям! История СССР преподносится как «эксперимент»,

предпринятый одинокими, но всемогущими творцами истории с ненормальными

ценностными ориентациями.

Все усилия профессора Малиа направлены на оправдание капитализма,

преуменьшение роли классовой борьбы в обществе, сокрытие факта, что при

определенных условиях частная собственность, рынок могут поставить миллионы

людей на грань жизни и смерти[civ]. Ключевым моментом является отношение к

Октябрьской революции. С точки зрения г-на Малиа, она была следствием

совокупности обстоятельств: слабости российского гражданского общества,

максимализма интеллигенции, которые «преломились в зеркале паневропейской

утопии социализма», и катаклизма в виде Первой мировой войны. Не будь

войны, уверенно прогнозирует профессор, Россия пошла бы по пути

«нормальных» государств, влилась бы в европейскую цивилизацию[cv].

Определенную роль играла-де и теория империализма Ленина: «она сделала

движущей силой революции скорее «внешний» фактор мировой войны, нежели

внутреннюю классовую борьбу»[cvi].

Концепция г-на Малиа сконструирована так, что позволяет не учитывать

многие факты. Например, свидетельства современников об обострении

классовой борьбы, фактическом начале новой революции летом 1914 года. Можно

не заострять внимание на провале царской («Столыпинской») аграрной реформы

и «пожарной эпидемии» – этой форме классовой борьбы крестьян против

сельской буржуазии. Из-под критики выводится предвоенная политика крупных

держав по переделу мира, колоний, которая сделала войну неизбежной. Теория

империализма Ленина дает конкретное объяснение причин агрессивности держав

и возникновения мировой войны из недр капитализма, но и ее можно объявить

плодом извращенной фантазии лидера большевиков. Наконец, можно запамятовать

об интервенции 14 государств против Советской республики, которые

старательно разрушали ее производительные силы, о поражении американского

корпуса от Красной Армии.

Капиталистические государства не дали новому строю развиться до такой

степени, чтобы он мог наглядно продемонстрировать свои преимущества.

Анализируя катастрофическое изменение политики в конце 20-х или 30-х годов,

западные историки старательно обходят факт систематического давления

западного мира на СССР. Чистого «эксперимента», как они любят выражаться,

не получилось. Для преодоления отставания страны и обеспечения

«однородности и внутреннего единства тыла и фронта на случай войны»[cvii] в

условиях систематического внешнеполитического прессинга Сталин и его группа

были готовы на любые меры – «либо нас сомнут»[cviii]. В этом смысле

сталинизм является феноменом не только российской истории, но результатом

развития всей системы международных отношений первой половины ХХ века,

характеризует действительные отношения капиталистического мира и

принадлежит ему. У. Черчилль, заявивший об армии Деникина: «Моя армия»;

развитие империализма; организаторы Мюнхенского сговора; японская агрессия

на Дальнем Востоке; Президент США Г. Трумэн и атомная бомба над Хиросимой –

все это представители политических сил и факторы, которые способствовали

формированию Сталина как государственного деятеля и сталинизма в той же

степени, что и российская отсталость.

Пропагандистские привычки – вторая натура, и г-н Малиа предлагает

своим российским коллегам «настойчиво подчеркивать» сегодня тот факт, что

Маркс требовал отмены частной собственности, прибыли, рынка, «и,

разумеется, денег»[cix]. Для широкого охвата реципиентов автор подменяет

понятие «личная собственность» «частной». Подобную демагогию разоблачал

еще Маркс в «Манифесте…»: «Но в вашем нынешнем обществе частная

собственность уничтожена для девяти десятых его членов; она существует

именно благодаря тому, что не существует для девяти десятых». Под частной

собственностью Маркс понимал капитал – средство эксплуатации наемного

труда, а не правые штанины либералов, на которые, в духе гипотезы

американского пропагандиста, покушаются «левые», чтобы «уравнять» его

имущество с отсутствующим своим. Автора не смущают даже прямые заявления

Ф.Энгельса в работе «Принципы коммунизма»[cx] (ноябрь 1847 г.), что частную

собственность уничтожить сразу невозможно, это длительный процесс

«постепенного преобразования нынешнего общества» после революции.

Стоит также учесть, что в современном мире, в котором президенты

великих держав протежируют интересы «своих» монополий в других странах,

крупные банки контролируют состояние не только своих экономик, мелкие и

средние фирмы зависят от крупных, США не допускают на свой рынок

сельскохозяйственные продукты из стран третьего мира, говорить о «свободном

рынке» можно с большими оговорками. Как и о «прибылях» среднего класса. По

свидетельству небезызвестного Макса Лернера, «Америка уже не столько страна

предпринимательских доходов и рабочих ставок, сколько страна твердых

окладов»[cxi]. «Крысиные бега» за овладение более крупным окладом наполняют

жизнь служащих корпораций из числа среднего класса острыми ощущениями.

Творчество г-на Малиа ярко демонстрируют политическую направленность

либеральной цивилизациологии. Для подобной парадигмы, утверждает А.Семенов,

характерна редукция различных периодов советской истории к «идеал-

типическому периоду «высокого тоталитаризма», многообразного советского

опыта к идеологемам коммунизма[cxii].

Субъективизм г-на Малиа мешает корректно интерпретировать и выгодные

для него факты. Например, причины Августовской революции 1991 года в

России. Ирония состоит в том, что, не имея методологических ресурсов, г-н

Малиа вынужден использовать марксистские понятия. «Таким образом,

Августовская антисоветская революция являла собой взрыв, а не прорыв, -

размышляет профессор. - И силой, пришедшей на смену коммунистическому

режиму, стало относительно неструктурированное «гражданское общество»,

состоящее из бывших диссидентов, идеологов-демократов и моральных лидеров.

Если воспользоваться здесь марксистской терминологией, то они представляли

собой надстройку без «базиса»: у них не было ни материальной власти, ни

собственности, ибо все это до последнего времени находилось под контролем

старой номенклатуры»[cxiii].

С господином Малиа не о чем спорить: у него нет элементарных сведений

о событиях конца 80-начала 90-х годов в России. Просто сообщим профессору,

что к концу правления М.С. Горбачева в стране уже возникла буржуазия,

фактически существовала частная собственность, функционировала товарно-

сырьевая биржа, государственные предприятия вышли из-под контроля

планирующих и управляющих органов. Десятки миллионов людей, руководствуясь

своими потребностями и интересами, не желали «жить по-старому», а «верхи»

не могли по-старому управлять. Требования оппозиции выражали возникшие в

противовес КПСС либеральные и иные партии, а также Съезд депутатов РСФСР,

Верховный Совет РСФСР, его председатель, а затем Президент РСФСР Б.Н.

Ельцин, российское правительство, объявившие о суверенитете России. «Старая

номенклатура» была расколота, занималась разделом государственной

собственности и не собиралась защищать падающую власть. Как и многие

военные, хлебнувшие горя в «горячих точках».

Короче говоря, речь идет о сложившихся социально-экономических,

политических, духовных предпосылках революции, общенациональном

революционном кризисе. Интеллигенция, студенты, рабочие были деятелями, как

и их предки в период Февральской и Октябрьской революций 1917 года, которые

осмысливали события в формах, предопределенных их бытием. Революция –

движение масс, во взаимодействии с которыми раскрыли свой потенциал

морально-политические лидеры. Производительные силы России разрушили старые

производственные отношения, государственный капитализм, проложили путь к

более совершенному капитализму, в котором развивается возлюбленная Малиа

частная собственность, формируется буржуазное правовое государство и

гражданское общество. Теория Маркса является ключом к объяснению этих

противоречивых процессов.

Вот почему г-н Малиа не может объективно посмотреть даже на

«буржуазный» Август 1991 года. Немедленно возникнет вопрос о действительных

предпосылках и причинах революций в 1917 году. О причинах других революций,

включая две американские. О реальном содержании капитализма в прошлом и

настоящем, о его будущем. В результате вся концепция профессора из Беркли

предстанет тем, чем и является – мыльным пузырем.

Одобряя программирование экономического развития, посмеиваясь над

ультралибералами, г-н Малиа заколачивает свой гвоздь в гроб капитализма

образца XIX – начала ХХ века, коммунистическим (потом грубокоммунистическим

- сталинистским) антитезисом на ужасы которого был «советизм». Онтогенез

деспотического коммунизма в ХХ веке был изоморфен филогенезу раннего

капитализма с его первоначальным накоплением, «работными домами»,

подавлением личности трудящегося человека. Он ужаснул обожателей

абстрактной либеральной идеи, и они не признали в сталинизме своего

единоутробного братика. Тем временем СССР совершил рывок в развитии

производительных и интеллектуальных сил народов, населявших страну.

Советский Союз сыграл и антибуржуазную роль: став конкурентом, он

способствовал продвижению капитализма и мира в целом по пути гуманизации.

Во второй половине 50-х годов началась растянувшаяся на 30 лет эволюция

мелкобуржуазного коммунизма, накопление предпосылок для скачка в новую фазу

капитализма в России.

Крах мелкобуржуазного коммунизма не означает преодоление коммунизма

как идейного течения и политической практики. Капитализм – конфликтный

строй, а потому разновидность коммунизма, соответствующая его новому этапу,

неизбежна.

Тем временем г-н Малиа в духе цивилизациологии уверяет нас в полной и

окончательной победе либерализма над всеми другими течениями общественной

мысли[cxiv]. Утверждает, что современные противоречия носят не классовый, а

только расовый, половой, сексуальный, экологический характер. Полагает, что

современное американское общество при всем его несовершенстве совершенно, а

Новый курс Рузвельта есть идеал для несовершенного мира[cxv]. Не понимает,

что для реформирования «всего мира» при его разнообразии и сложности

понадобятся качественно иные решения.

Все это напоминает мечты о мелкобуржуазном Dogville[cxvi], у жителей

которого либеральным демиургом оставлено добродушие, но вырезано стремление

эксплуатировать слабого и скотство. Героиня фильма во имя иллюзии о

прекрасных догвильцах, превративших ее в общинную рабыню и наложницу,

упорно оправдывает их убожество: иначе для чего жить? Ее мифологическое

сознание, сформированное папой-гангстером, олицетворением Большого Брата,

оказывается податливым на манипулирование. Расправа с Догвиллем в ответ на

«предательство» выглядит неосмысленным поступком, «очищением» мира от

неудачного местного варианта либеральной мечты. Режиссер европейский,

материал американский, дух сталинский. Что делать с мировым «Догвиллем»?

Творчество «партийного» пропагандиста Малиа, для которого что Ленин,

что Пол Пот – все едино[cxvii], само по себе представляет интересный объект

для исследования. Представляется, методологию подобного рода деятелей

хорошо охарактеризовал В. Днепров. «Субъективизм – это фальшивое важничанье

субъекта, а не его действительная важность, – заявил советский критик и

культуролог. – Он объявляет субъект последним основанием нравственности и

тем самым лишает ее действительного основания. Он перерезает нравственные

корни, прорастающие в структуру личности из глубины социально-классовых

интересов и идеалов, и имеет дело с нравственностью, лишенной ее

действительных корней…. То, что отложилось в субъекте в результате

длительного общественного развития, субъективизм наивно и некритически

принимает за изначальный факт. И такого рода субъективизм представляет

собою не только характерное явление западной философии, а также и

характерное, распространенное явление современного западного

искусства»[cxviii].

Свободное воспроизводство подобного субъективизма материально

обеспечено правящими кругами западных стран: либеральным профессорам,

отрицающим материализм, они создали комфортабельные условия для застойного

образа жизни и мысли.

Совсем недавно подобное имели и советские профессора, формально

утверждавшие материализм. Вступление России в новую фазу капиталистического

развития высветило всю меру их интеллектуальной несамостоятельности, их

конъюнктурщину.

В работах вузовских преподавателей цивилизационный подход занял место

установок ЦК КПСС. В начале 90-х годов, когда у историков появилась

возможность действительно свободно творить с использованием архивных

документов, бывшие историки КПСС[cxix] под чутким вниманием государственных

органов стремительно освоили очередное единственно верное учение[cxx],

довели его до понятного им уровня исторической попсы. «Принципиальный

анализ», проведенный авторами пособия для студентов Московского

педагогического университета (МПУ; МОПИ) под руководством профессора М.В.

Рубана, привел их к «принципиальному представлению всей истории современных

цивилизаций»[cxxi]. Со времен Геродота подобное не удавалось сделать всему

сообществу историков. Особенностью российской цивилизации, а для

цивилизационного подхода характерен поиск «сверхидеи», лежащей в основании

«цивилизации»[cxxii], труженики науки признали в том числе «русскую идею»:

«В основе этой идеи многие века была триада: собирание русских земель,

православная вера и русская соборность, общинность…Единая русская идея,

несомненно, имеет принципиальное значение и для современной

России»[cxxiii].

К сожалению, авторы пособия не показали методологических возможностей

обретенного ими духовного сокровища. Не смогли в духе «русской идеи» и

некритически усвоенной цивилизациологии А. Тойнби[cxxiv] продемонстрировать

игру своих общинных интеллектуальных сил при анализе новых архивных и иных

документов, похоронить «беспринципное» формационное прошлое. Для них

характерен позитивистский уход от прямых ответов на поставленные вопросы.

«Трудно отдать предпочтение любой из названных причин», – пишет один из

бывших «материалистов» о причинах распада СССР[cxxv]. Творчество вузовских

преподавателей иллюстрирует верность важнейшего постулата философской

основы формационной теории: «общественное бытие определяет их сознание…С

изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот

во всей громадной надстройке»; «мысли господствующего класса являются в

каждую эпоху господствующими мыслями»[cxxvi].

Цивилизационный подход проявил свои худшие свойства и в школьном

историческом образовании России 90-х годов. Его активно внедряли в

учебники. И. Смирнов осветил вопрос в статье с характерным заголовком

«Наука в сослагательном наклонении» [cxxvii].

Насаждение российскими чиновниками цивилизационного подхода

закономерно повлекло за собой абсолютизацию экзаменационного теста в

гуманитарных науках: осмысленный подход к историческим фактам ведет к

формированию самостоятельности у учащихся и учителей, а потому вызывает

подозрение у идеологической бюрократии. Опытные учителя предупреждают, что

подобная практика ведет к натаскиванию учащихся, зубрежке и

антиинтеллектуализму, стандартизации мышления, перегрузке[cxxviii]. Речь

идет о новой форме худшего, что было в советской и западной[cxxix] школах:

о процентомании, формализме, очковтирательстве, подавлении оригинального

мышления школьника. В советское время для доказательства догматических идей

в старших классах учителю надо было еще постараться. В начале 90-х началось

преодоление догматики, но внедрение тестирования ликвидирует даже имитацию

интеллектуальной деятельности, воспроизведет авторитарную школьную

практику, будет способствовать формированию личностей определенного сорта.

«Все их обучение, - констатировал в свое время Л.Сальваторелли, - сводится

к массе общих, абстрактных сведений, предназначенных для механического

запоминания без какого бы то ни было критического осмысления и без всякой

связи с историческим процессом и повседневной действительностью. Поэтому у

мелкой буржуазии, воспитанной в таком духе, наблюдается тенденция к

догматизму, к легковерию в…(авторитеты), стремление заменить живое дело и

глубокую мысль одними словами да позой, слепая вера в раз и навсегда

установленные и неоспоримые истины»[cxxx].

Чиновники не объясняют, как указанные явления совпадают с

провозглашенным в Законе об образовании курсом на формирование «личности»,

на гуманитаризацию и гуманизацию образования. Они не комментируют заявления

социологов и педагогов о преобладании антидемократической, элитарной,

бюрократической тенденции в отрасли[cxxxi], об «аттестационной инквизиции,

разбухшей до размеров целой бюрократической науки», по которой «уже

докторские диссертации защищают». Над отраслью витает призрак города

Глупова[cxxxii]. Мосластая кляча российской демократии прошкандыбала мимо

образования.

Школьное историческое и литературоведческое образование России в

наибольшей степени пострадало от навязывания примитивных либеральных

концепций.

*

«Цивилизационный подход» не является чем-то новым в духовной жизни

России и человечества. Вне зависимости от формы, будь то представление о

совокупности отдельных цивилизаций или о цивилизующей весь мир державе,

основанной на непоколебимой системе ценностей, его философской основой

является идеализм и вульгарный материализм, политической – консервативные

формы либерализма, сталинизм – мелкобуржуазный коммунизм индустриального

времени. «Подход» отрицает принципы системности и историзма. В ХХ веке

цивилизационный подход и его производная, обозначающая «цивилизацию» врага,

– концепция «тоталитаризма», были и остаются инструментом реакционных

идеологов, которые «разделяют», чтобы их заказчики «властвовали».

Российские сторонники цивилизациологии не заметили, что произошла

смена формы, но не методологии сталинизма и неосталинизма. Западные и

российские формы цивилизационного подхода, пришедшие им на смену,

оказались столь же примитивными и пустыми, но понятными и желанными.

Распространение «подхода» напрямую связано с развитием производственных

отношений в СССР/России: эксплуатация человека государством дополнилась

эксплуатацией человека человеком. В силу этого консерватизм и агностицизм,

порой и обскурантизм[cxxxiii], являются атрибутами цивилизациологии.

В отличие от цивилизационного подхода формационная теория имеет

значительные потенциальные возможности для объяснения материальных и

духовных явлений. Изучение реального исторического процесса, в том числе

захватившего нас, россиян, подтверждает и будет подтверждать его

закономерность, многовариантность общего хода развития человечества,

выявлять роль универсальных тенденций[cxxxiv] и существенную взаимосвязь

общества и личности. Материалистическая диалектика позволяет рассматривать

ход исторического процесса и в периоды почти незаметных изменений в

различных сферах общественной жизни, и на этапах революционных скачков,

подготовленных длительной эволюцией. Если первые представители

цивилизациологии считают своей епархией, то вторые стараются не замечать.

Вместе с тем имеет смысл заметить, что моменты идеологической

реакционности, трудности консервативного варианта пути прогресса не должны

закрывать от нас сам по себе прогресс России. Формационный метод позволяет

подходить к вопросам без иллюзий о прошлом, с учетом «от чего к чему» идет

развитие, всех факторов, которые воздействуют на процесс, а в качестве

критерия оценки обязывает брать лучшие достижения человечества[cxxxv].

Имеет смысл вспомнить высказывание о том, что Россия в начале ХХ века

страдала не столько от капитализма, сколько от недостатка развития

капитализма[cxxxvi]. Это сказал человек, у которого не было заблуждений о

характере буржуазного строя. На новом витке развития мы имеем похожую

ситуацию.

Трезвый взгляд на ход вещей и идей позволит избежать двух крайностей:

воплей консерваторов о «конце России» и панегириков членов очередного

партийного «колхоза» об уже начавшемся ее процветании.

Примечания

-----------------------

[i] Барг М.А. Категории и методы исторической науки. М., 1984; Он же.

Категория «цивилизация» как метод сравнительно-исторического исследования

// История СССР. 1991. № 5; Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа

«Анналов». М., 1993; ХХ. Методологические проблемы исторического познания.

В 2-х частях. Часть 1. М., 2001; Ерасов Б.С. Цивилизации. Универсалии и

самобытность. М., 2002; Карл Маркс и современная философия. М., 1999;

Крылов В.В. Общество и личность // Крылов В.В. Теория формаций. М., 1997;

Маркс К. Капитал; Он же. К критике политической экономии. Предисловие;

Цивилизации. Вып. 4. М., 1997; Панарин А.С. Постмодернизм и глобализация:

проект освобождения собственников от социальных и национальных обязательств

// Вопросы философии. 2003. № 6; Россия и мировая цивилизация. М., 2000;

Ильин И. Постмодернизм. Словарь терминов. М., 2001; Каган М.С. Системный

подход и гуманитарное знание. Л., 1991; Ковальченко И.Д. Методы

исторического исследования. М., 1987; Плетников Ю.К. Теория должна

соответствовать истории // Вопросы истории. 1994. № 6; Семенов Ю.И.

Философия истории от истоков до наших дней: основные проблемы и концепции.

М., 1999; Силичев Д.А. Постмодернизм: экономика, политика, культура. М.,

1998; Социальная психология классов. Проблемы классовой психологии в

современном капиталистическом обществе. М., 1985; Современные теории

цивилизаций. М., 1995; Тоталитаризм в Европе ХХ века. М., 1996; Тоффлер О.

Метаморфозы власти. М., 2001; Тойнби А. Постижение истории. М., 1996; Тош

Джон. Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка. М., 2000. С.

170-181, 196-212.

[ii] Интересное наблюдение М. Кагана, с которым автор реферата полностью

согласен: «Мне приходилось повседневно сталкиваться с малокультурными и

примитивно мыслившими начетчиками от марксизма…(нужно ли удивляться, что

сегодня многие из них просто сменили Маркса на Соловьева и Ленина на

Бердяева, интернационализм на шовинизм, воинствующий атеизм на

идолопоклонство, сохранив в неприкосновенности сам стиль такого, с

позволения сказать, «мышления»?) // Каган Моисей. О времени и о себе. СПб.,

1998. С. 140-141. Выражаю признательность рецензенту реферата Демиденко

С.В.

[iii] Фукуяма Ф. Конец истории? // www. russ. ru.

[iv] Всемирная энциклопедия: Философия ХХ век. М., 2002. С. 588.

[v] В данном случае термин «метафизика» обозначает односторонность в

мышлении, отрицание диалектики.

[vi] Фатеев А.В. Образ врага в советской пропаганде. 1945-1954. М., 1999.

С. 157. Электронный вариант книги можно заказать, например, в Исторической

библиотеке по адресу: www.shpl.ru. - доставка документов.

[vii] Об определении термина «сталинизм» читайте ниже, а также: Фатеев А.В.

Сталинизм – мелкобуржуазный коммунизм новейшего времени // Проблемы

конституционного развития России на современном этапе. Материалы

Всероссийской научно-теоретической конференции (18-19 марта 1993 г.).

Рязань. 1994.

[viii] Даниленко В.П. Глобалистская картина мира // www. russ. ru.

[ix] Маркс К. К критике политической экономии. Предисловие // Маркс К.,

Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 13. С. 5.

[x] Хантингтон С. Революционный путь модернизации // Цивилизации. Вып. 4.

М., 1997. С. 34.

[xi] Тоффлер О. Метаморфозы власти. М., 2001. С. 498.

[xii] Тоффлер О. Указ. соч. С. 497.

[xiii] Зюганов Г.А. Глобализация и судьба человечества. М., 2002. С. 164-

167, 147, 52-59, 365, 375, 381; Он же. Россия – Родина моя. Идеология

государственного патриотизма. М., 1996. С. 192; Даниленко В.П.

Глобалистская картина мира // www. russ. ru.

[xiv] Семенов Ю.И. Философия истории от истоков до наших дней... С. 237-

238.

[xv] О системном методе, структурализме и структурно-функциональном методе:

Блауберг И.В., Юдин Э.Г. Становление и сущность системного подхода.

М.,1973; Каган М.С. Системный подход и гуманитарное знание. С. 46, 47.

[xvi] Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». М., 1993. С.282,

283; а также: Семенов Ю.И. Философия истории от истоков до наших дней:

основные проблемы и концепции. М., 1999. С. 224.

[xvii] Гуревич А.Я. Указ. соч. С.282.

[xviii] Шлезингер Артур М. Циклы американской истории. М., 1992. С.241.

[xix] Гуревич А. Я. Подводя итоги…// ХХ. Методологические проблемы

исторического познания. В 2-х частях. Часть 1. М., 2001. С. 55.

[xx] См., например: Ленин В. И. Полн. Собр. Соч. Т. 1. С. 159; Т. 29. С.

194.

[xxi] Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. С. 8.

[xxii] Тош Джон. Указ. соч. С. 205.

[xxiii] Следзевский И.В. Эвристические возможности и пределы

цивилизационного подхода // Цивилизации. Вып. 4. М., 1997. С. 19.

[xxiv] Ерасов Б.С. Цивилизации... С. 62.

[xxv] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 8, 9.

[xxvi] Ленин В.И. Полн. Собр. Соч. Т. 3.

[xxvii] См.: Майбурд Е. М. Введение в историю экономической мысли. М.,

1996. С. 287; а также: Семенов Ю.И. Указ. соч. С. 188.

[xxviii] Ерасов Б.С. Цивилизации…С. 113; а также: С. 50, 52, другие.

[xxix] Поппер Карл. Открытое общество и его враги. Т. 2. М., 1992. С. 211,

216-218; Фукуяма Ф. Конец истории?

[xxx] Поппер Карл. Указ. соч. Т. 2. С. 211, 216-218.

[xxxi] «Материя есть философская категория для обозначения объективной

реальности, которая дана человеку в ощущениях его, которая копируется,

фотографируется, отображается нашими ощущениями, существуя независимо от

них». «…махисты – субъективисты и агностики, ибо они недостаточно доверяют

показаниям наших органов чувств, непоследовательно проводят сенсуализм. Они

не признают объективной, независимой от человека реальности, как источника

наших ощущений. Они не видят в ощущениях верного снимка с этой объективной

реальности, приходя в прямое противоречие с естествознанием и открывая

дверь для фидеизма (поповщина, религиозность – А.Ф.). Напротив, для

материалиста мир богаче, живее, разнообразнее, чем он кажется, ибо каждый

шаг развития науки открывает в нем новые стороны». Ленин В. И. Материализм

и эмпириокритицизм // Ленин В.И. Полн. Собр. Соч. Т. 18. С. 130, 131.

[xxxii] Крылов В.В. Общество и личность // Указ. соч. С. 82.

[xxxiii] Всемирная энциклопедия: Философия ХХ век. М., 2002. С. 268, 295,

467, 468.

[xxxiv] Всемирная энциклопедия: Философия ХХ век. С. 291; Ильин И.

Постмодернизм. Словарь терминов. М., 2001. С. 222.

[xxxv] Постмодернистская чувствительность – отрицание идеи целостности,

иерархической структурности, центрированности. «Мир превратился в хаос»

(Делез и Гваттари). «Мир смысла имеет проблематический статус» (Делез).

Социальная реальность – «дезорганизованный капитализм» (С. Лаш). «Нить

традиции оборвана…Что утрачено, так это непрерывность прошлого» (Х. Арендт)

// Всемирная энциклопедия: Философия ХХ век. М., 2002. С. 600, 601; Ильин

И. Указ. соч.

[xxxvi] См., например: Игрицкий Ю.И. Концепция тоталитаризма: уроки

многолетних дискуссий на Западе // История СССР. 1990. № 6. С. 177-179.

[xxxvii] См.: Игрицкий Ю.И. Концепция тоталитаризма… // Там же. С. 179-180,

185.

[xxxviii] См., например: Култыгин В.П. Теодор Адорно и его концепция

авторитарной личности // Адорно Теодор и др. Исследование авторитарной

личности. М., 2001. С. 8.

[xxxix] См.: Игрицкий Ю.И. Концепция тоталитаризма… // Там же. С. 185, 186.

[xl] См.: Маркс К. К критике политической экономии. Предисловие.

[xli] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 476. Л. 169, 174, 177; Д. 503. Л. 39-48;

Правда. 1947. 11 августа, 22 октября, 9 декабря; XVIII съезд Всесоюзной

коммунистической партии (б). 10-21 марта 1939 г. Стенографический отчет.

М., 1939. С. 26.

[xlii] Поляков А.Н. К проблеме общественных формаций // Вопросы философии.

2003. № 6. С. 4.

[xliii] Ленин В.И. Великий почин // Ленин В.И. Полн. Собр. Соч. Т. 39. С.

13, 17, 24; о крахе СССР: Смирнов В.С. Экономические причины краха

социализма в СССР // Отечественная история. 2002. № 6. С. 100, 105.

[xliv] Утопический социализм. М., 1982; Утопический социализм в России. М.,

1985; Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К.,

Энгельс Ф. Соч. Т. 42; Маркс К., Энгельс Ф. Манифест коммунистической

партии // Там же. Т. 4; Ленин В. И. Полн. Собр. Соч. Т. 2. С. 216, 532,

539; Т. 3. С. 540.

[xlv] Ленин В.И. Полн. Собр. Соч. Т. 2. С. 532.

[xlvi] Там же. С. 539.

[xlvii] Там же. Т. 2. С. 216.

[xlviii] Социальная психология классов. Проблемы классовой психологии в

современном капиталистическом обществе. М., 1985. С. 241.

[xlix] «В бреду и хмельном азарте/отдаться лихой игре/стоять за Родзянку в

марте,/за большевиков в октябре» // М.Волошин. «Красногвардеец» (1917 год).

Итальянский вариант мелкобуржуазного интеллигента дал Л.Сальваторелли:

«Сущность мировоззрения мелкой буржуазии, получившей гуманитарное

воспитание, исчерпывается одним-единственным словом – риторика… Она, эта

общая культура, заключается в весьма поверхностных историко-литературных

познаниях… Поэтому у мелкой буржуазии, воспитанной в таком духе,

наблюдается тенденция к догматизму, к легковерию в…(авторитеты), стремление

заменить живое дело и глубокую мысль одними словами да позой, слепая вера в

раз и навсегда установленные и неоспоримые истины». В итоге мелкий буржуа

«выдумывает некий фантастический абстрактный идеальный мир и игнорирует

действительные ценности современного мира;…экономической реальности

производящих и борющихся классов он противопоставляет миф об абстрактной и

трансцендентной нации, думая таким путем утвердить – вопреки ненавистным

ему производительным классам – свое нравственное превосходство. Исходя из

своего аполитичного морализма, он считает преступниками, предателями и

врагами отечества всех тех, кто не признает этого самого отечества в той

безжизненной и бесформенной кукле, какую он прижимает к груди» // Цит. по:

Бессонов Б. Фашизм: идеология, политика. М., 1985. С. 177.

[l] Исторический опыт и перестройка. М., 1989. С.25-26.

[li] Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К.,

Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 114-116.

[lii] Бордюгов Г.А., Козлов В.А. «Военный коммунизм»: ошибка или «проба

почвы»? // История отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории

советского государства. М., 1991.

[liii] Вопросы истории КПСС. 1990. № 2. С. 25.

[liv] Деникин А.И. Поход на Москву. «Очерки русской смуты». М., 1989. С.62,

63.

[lv] Ленин В.И. Полн. Собр. Соч. Т. 45. С. 60-61, 376-377, 390-391, 404-

405.

[lvi] Суханов Н.Н. Записки о революции. В 3-х томах. Том 2. М., 1991. С.

22.

[lvii] Коэн С. Бухарин. Политическая биография. 1888-1938. М., 1988. С.

265; Рабинович А. Большевики приходят к власти. Революция 1917 года в

Петрограде. М., 1989. С. 234; Карр Э. Книга 1. Большевистская революция

1917-1923. Том 1, 2. М., 1990. С. 96, 97. Троцкий Л. Д. К истории русской

революции. М., 1990. С. 403.

[lviii] Валентинов Н. (Вольский Н.). Новая экономическая политика и кризис

партии после смерти Ленина. М., 1991. С. 67, 68.

[lix] Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе

коллективизации 1927-1932 гг. М., 1989. С. 240.

[lx] Клямкин И.М. Марксизм и сталинизм // Драма обновления. М., 1990. С.

286, 287.

[lxi] См.: Жуков Юрий. Иной Сталин. М., 2003. С. 476, 477.

[lxii] Адорно Теодор и др. Исследование авторитарной личности. М., 2001. С.

181, 238, 240.

[lxiii] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 114, 115.

[lxiv] См. подобное: Общественное сознание и его формы. М., 1986. С. 184.

[lxv] См.: Хлевнюк О.В. Советская экономическая политика на рубеже 1940-

1950-х годов и «дело госплана» // Отечественная история. 2001. № 3. С. 82,

87, 88.

[lxvi] Фатеев А.В. Образ врага…С. 182-186.

[lxvii] Сравните: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 237. Л. 116; Литературная

газета. 1949. 23, 26 февраля, 2 марта; и “Вехи. Интеллигенция в России”.

М., Молодая гвардия. 1991, с. 23, 74, 76—79, 188; См.: Фатеев А.В. Образ

врага…С. 159.

[lxviii] Симонов К. Глазами человека моего поколения. М., 1988. С.133.

[lxix] Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953-1957. Документы. М., 2001. С. 572;

подобное на С. 557, 558.

[lxx] Горбачев М.С. Перестройка и новое мышление. М., 1987. С. 53.

[lxxi] См.: Август – 91. М., 1991. С. 257, 260, 270, 271.

[lxxii] Барг М.А. Цивилизационный подход к истории. Дань конъюнктуре или

требование науки? // Коммунист. 1991. № 3; Он же. Категория «цивилизация»

как метод сравнительно-исторического исследования // Указ соч.

[lxxiii] Барг М.А. Категории и методы исторической науки. С. 63.

[lxxiv] Коммунист. 1991. № 3. С. 35.

[lxxv] История СССР. 1991. № 5. С. 72.

[lxxvi] Маркс К. Тезисы о Фейербахе // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.3. С. 1.

[lxxvii] Коммунист. 1991. № 3. С. 34.

[lxxviii] Ахиезер А.С. «Россия: критика исторического опыта». М., 1991;

Новосибирск. 1997.

[lxxix] Ахиезер А.С. «Россия: критика исторического опыта». Т. 1.

Новосибирск. 1997. С. 51, 52, 55, 66,163, 170, 281-286, 789.

[lxxx] Он же. Указ. соч. С. 289, 288, 282.

[lxxxi] Он же. Указ. соч. С. 286, 287.

[lxxxii] Он же. Указ. соч. С. 285, 286, 333.

[lxxxiii] Он же. Указ. соч. С. 290.

[lxxxiv] Он же. Указ. соч. С. 297, 298.

[lxxxv] Он же. Указ. соч. С. 392, 406.

[lxxxvi] Ленин В.И. Полн. Собр. Соч. Т. 35. С. 27.

[lxxxvii] Ахиезер А.С. Указ. соч. С. 494.

[lxxxviii] Он же. Указ. соч. С. 630, 631.

[lxxxix] Сталин И. В. Сочинения. Т. 13. М., 1951. С. 41; Ахиезер А.С. Указ.

соч. С. 495.

[xc] См. например: Дедков Н.И. «Как я документально установил» или «Смею

утверждать». О книге Д.А.Волкогонова «Ленин». // Исторические исследования

в России. Тенденции последних лет. М., 1996; Семенов Ю.И. Философия истории

от истоков до наших дней: основные проблемы и концепции. М., 1999. С. 218;

Бордюгов Г.А., Козлов В.А. Послушная история, или новый публицистический

рай. Грустные заметки. // Бордюгов Г.А., Козлов В.А. История и конъюнктура.

М., 1992.

[xci] Волкогонов Дмитрий. Ленин. Политический портрет. В двух книгах. Книга

1. М., 1994. С. 62.

[xcii] Волкогонов Дмитрий. Там же. С. 13, 51, 52, 72, 85, 127, 140, 141,

148, 173, 180, 199, 224, 274, 294, 308, 388.

[xciii] Ленин В.И. Полн. Собр. Соч. Т. 36. С. 189.

[xciv] «Вот в одной из работ и основателя Советского государства –

Владимира Ильича Ленина – есть такая фраза: «Русский человек – плохой

работник». Конечно же, я не согласен с такой формулировкой. По политическим

соображениям, так или иначе, люди возвращаются к этой проблематике, но

нужно прямо сказать, что в российской экономике всегда были определенные

ограничения, связанные с ограничениям свободы. Это было и во времена

царизма, это было и во времена плановой экономики….» // Стенограмма прямого

теле- и радиоэфира («Прямая линия» с Президентом России). 18 декабря 2003.

www.kremlin.ru.

[xcv] Включение в методические сборники подобных казусов с начальниками

поможет учителям формировать демократическое мышление учащихся, в

частности, право на обоснованную, культурную критику любых должностных лиц.

Это лежит в русле либеральной европейской мысли, рекомендаций Совета Европы

о необходимости развивать у учащихся «умение замечать ошибки и проявления

предвзятости в суждениях и не поддаваться воздействию тенденциозной

информации» // Преподавание истории в школе. 1995. № 7. С. 40.

[xcvi] Волкогонов Дмитрий. Там же. С. 41.

[xcvii] См., например: Фатеев А.В. Образ врага... С. 106-113, 158-159, 184-

185.

[xcviii] Волкогонов Дмитрий. Указ. соч. С. 23.

[xcix] Селдес Д. Говорят факты // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 245.

[c] Малиа Мартин. Советская трагедия. История социализма в России. 1917-

1991. М., 2002.

[ci] Малиа Мартин. Указ. соч. С. 510.

[cii] Малиа М. Размышления о «Манифесте коммунистической партии» // Россия

и мировая цивилизация. М., 2000. С. 504, 507.

[ciii] Малиа Мартин. Советская трагедия. С. 512.

[civ] См., например: Ленин В. И. Полн. Собр. Соч. Т.38. С. 62, 63.

[cv] Малиа Мартин. Советская трагедия. С. 100.

[cvi] Малиа Мартин. Указ. соч. С. 99.

[cvii] ХVIII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). С. 26.

[cviii] Сталин И. В. Сочинения. Т. 13. М., 1951. С. 39.

[cix] Малиа М. Размышления о «Манифесте коммунистической партии» // Указ.

соч. С. 512.

[cx] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 332.

[cxi] Лернер Макс. Развитие цивилизации в Америке. Том 1. М., 1992. С. 603.

[cxii] Семенов Александр. Чем был Советский Союз и что означает его распад.

Дискуссии западных историков // www.nlo.magazine.ru.

[cxiii] Малиа Мартин. Советская трагедия. С. 513-514.

[cxiv] Малиа Мартин. Указ. соч. С. 504, 533, 534.

[cxv] Малиа Мартин. Указ. соч. С. 528.

[cxvi] Кинофильм «Dogville». 2003. Режиссер Ларс фон Триер.

[cxvii] Малиа М. Размышления о «Манифесте коммунистической партии» // Указ.

соч. С. 524.

[cxviii] Днепров В. Литература и нравственный опыт человека. Л., 1970. С.

6,7.

[cxix] См., например: Рубан М.В. В.И. Ленин о бдительности и боевой

готовности. М., 1984; ХХУII съезд партии о возрастании руководящей роли

КПСС и перестройке партийной работы: методические материалы в помощь

лектору. Ответственный редактор Рубан М.В. М., 1986; Московская партийная

организация во главе совершенствования народного образования, проведения

школьной реформы. Ответственный редактор М.В. Рубан. М., 1989.

[cxx] Рубан М.В. Введение // История России и мировые цивилизации. М.,

1997. С.3.

[cxxi] История России и мировые цивилизации. С. 2.

[cxxii] См.: Ерасов Б.С. Указ. соч. С. 95, 100, 436, 437.

[cxxiii] Рубан М.В. Заключение // История России и мировые цивилизации. С.

321.

[cxxiv] О критике Тойнби: Хачатурян В.М. Проблема цивилизации в

«Исследовании истории» А. Тойнби в оценке западной историографии // Новая и

новейшая история. 1991. № 1.

[cxxv] История России и мировые цивилизации. С. 312.

[cxxvi] Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. I, 4; III, 1. Маркс К. К

критике политической экономии. Предисловие.

[cxxvii] Смирнов И. Наука в сослагательном наклонении // www. russ. ru; См.

также: Тарасов Александр. Молодежь как объект классового эксперимента.

Статья вторая. “Обновление гуманитарного образования”: молодым “промывают

мозги” и навязывают новую идеологию // www.saint-juste.narod.ru.

[cxxviii] Плоткин Григорий, Заслуженный учитель России. «Натаскивание»

неизбежно // Учительская газета. 2003. 9 сентября. С. 10; Там же. 2003. 9

декабря. С. 10.

[cxxix] О восприятии западного опыта преподавания современными российскими

учителями и учениками, о результатах бездумного использования тестов

смотрите: «Передайте государю-императору, что в Британии ружья кирпичом не

чистят…». Московский взгляд на британскую частную школу // Лицейское и

гимназическое образование. 2003. № 2. С. 58. «Марина Михайловна.

Действительно, если мы, в первую очередь, требуем, чтобы ребята сами думали

и высказывали свое мнение, у них большей частью учитель дает определенное

толкование. Женя. Их преподаватели так радуются, когда кто-то высказывает

собственную мысль!».

[cxxx] Бессонов Б. Фашизм: идеология, политика. М., 1985. С. 177.

[cxxxi]См.: Кравченко А.И. Социология. Общий курс. М., 2000. С. 458-477.

[cxxxii] Фирсов В.В., профессор МИПКРО, директор НПЦ «Образование для

всех». Стандарт – не дубина, а щит // Учительская газета. 2002. 17

сентября. С. 3.

[cxxxiii] Образец подобного. «Но переходим теперь к самому главному – к

национальности В.И. Ленина», - пишет В. Солоухин // Солоухин В. При свете

дня. М., 1992. С. 28. См. также: С. 30-31; 49-50.

[cxxxiv] Каган Моисей. О времени и о себе. СПб ., 1998. С. 153.

[cxxxv] Ленин В.И. Полн. Собр. Соч. Т. 42. С. 290; Т. 29. С. 202, 203.

[cxxxvi] Ленин В.И. Полн. Собр. Соч. Т. 11. С. 37.