Любовь в поэзии А.А.Ахматовой

[pic]

[pic]

Выполнил: Морозов Алексей 11 “А”

Школа № 683

Спб 2003

Любовь

То змейкой, свернувшись клубком,

У самого сердца колдует,

То целые дни голубком

На белом окошке воркует,

То в инее ярком блеснёт,

Почудится в дреме левкоя…

Но верно и тайно ведёт

От радости и от покоя.

Умеет так сладко рыдать

В молитве тоскующей скрипке,

И страшно её угадать

В ещё не знакомой улыбке.

Есть ценр, который сводит к себе весь остальной мир поэзии Ахматовой,

оказывается её основным нервом, её идеей и принципом. Это любовь. Стихия

женской души неизбежно должна была начать с такого заявления себя в любви.

Герцен сказал однажды как о великой несправедливости в истории человечества

о том, что женщина “загнана в любовь”. Вся ранняя лирика Ахматовой “загнана

в любовь”.

“Великая земная любовь”- вот движущее начало всей её лирики. Именно она

заставила по- иному- реалистически увидеть мир. В одном из своих

стихотворений Ахматова назвала любовь “пятым временем года”. Из этого- то

необычного, пятого, времени увидены ею остальные четыре, обычные. В

состоянии любви мир видится заново. Обострены и напряжены все чувства. И

открывается необычность обычного. Человек начинает воспринимать мир с

удесятирённой силой, действительно достигая в ощущении жизни вершин. Мир

открывается в дополнительной реальности: “Ведь звёзды были крупнее, Ведь

пахли иначе травы”.

В стихах Ахматовой много эпитетов, которые рождаются из слитного

восприятия мира, когда глаз видит мир неотрывно от того, что слышит в нём

ухо; когда чувства материализуются, а предметы одухотворяются. “В страсти

раскалённой добела”- скажет Ахматова. И она же увидит небо:

Жарко веет ветер душный,

Солнце руки обожгло.

Надо мною свод воздушный,

Словно синее стекло…

Стихи Ахматовой- не фрагментарные зарисовки, не разрозненные

психологические этюды: острота взгляда сопровождается остротой мысли.

Велика их обобщающая сила. Стихотворение может начаться как

непритязательная песенка:

Я на солнечном восходе

Про любовь пою,

На коленях в огороде

Лебеду полю.

А заканчивается оно библейски:

Будет камень вместо хлеба

Мне наградой злой.

Надо мною только небо,

А со мною голос твой.

Личное(“голос твой”) восходит к общему, сливаясь с ним. И так всегда в

стихах Ахматовой. Грусть об ушедшем предстаёт как картина померкнувшего в

этом состоянии мира.

Он весь сверкает и хрустит,

Обледенелый сад.

Ушедший от меня грустит,

Но нет пути назад.

И солнца бледный тусклый лик-

Лишь круглое окно;

Я тайно знаю, чей двойник

Приник к нему давно…

Мандельштам имел основание ещё в 20-е годы написать: “…Ахматова принесла

в русскую лирику всю огромную сложность и психологичес-

кое богатство русского романа 19-го века. Не было бы Ахматовой, не будь

Толстого и “Анны Карениной”, Тургенева с “Дворянским гнездом”, всего

Достоевского и отчасти даже Лескова.

Столько просьб у любимой всегда!

У разлюбленной просьб не бывает.

Как я рада, что нынче вода

Под бесцветным ледком замирает.

И я стану- Христос помоги!-

На покров этот, светлый и ломкий,

А ты письма мои береги,

Чтобы нас рассудили потомки…

Но любовь в стихах Ахматовой отнюдь не только любовь- счастье, тем более

благополучие.Часто, слишком часто это- страдания, своеобразная антилюбовь

и пытка, мучительный, вплоть до распада, до прострации, излом души,

болезненный, “декадентский”. Образ такой “больной” любви у ранней Ахматовой

был и образом больного предреволюционного времени 1910-х годов и образом

больного и старого мира.

Дал Ты мне молодость трудную.

Сколько печали в пути.

Как же мне душу скудную

Богатой Тебе принести ?

Долгую песню, льстивая,

О славе поёт судьба.

Господи! я нерадивая,

Твоя скупая раба.

Ни розою, ни былинкою

Не буду в садах Отца.

Я дрожу над каждой соринкою,

Над каждым словом глупца.

Любовь у Ахматовой почти никогда не предстаёт в спокойном пребывании.

Чувство, само по себе острое и необычайное, получает дополнительную остроту

и необычность, проявляясь в предельном кризисном выражении- взлёта или

падения, первой пробуждающей встречи или совершившегося разрыва,

смертельной опасности или смертной тоски. Потому же Ахматова так тяготеет к

лирической новелле с неожыданным, часто прихотливо капризным концом

психологического сюжета и к необычностям лирической баллады, жутковатой и

таинственной (“Город згинул”, “Новогодняя баллада”).

Город згинул, последнего дома

Как живое взглянуло окно…

Это место совсем незнакомо,

Пахнет гарью, и в поле темно.

Но когда грозовую завесу

Нерешительный месяц рассёк,

Мы увидели: на гору, к лесу

Пробирался хромой человек.

(Отрывок из стихотворения “Город згинул”)

Стихи Ахматовой, и правда, часто грустны: они несут особую стихию любви-

жалости. Есть в народном русском языке, в русской народной песне синоним

слова “любить”- слово “жалеть”; “люблю”-“жалею”. Уже в самых первых стихах

Ахматовой живёт не только любовь любовников. Она часто переходит в другую,

любовь- жалость, или даже ей противопоставляется, или даже ею вытесняется:

О нет, я не тебя любила,

Палима сладостным огнём,

Так объясни, какая сила

В печальном имени твоём.

Вот это сочувствие, сопереживание, сострадание в любви- жалости делает

многие стихи Ахматовой подлинно народными, эпичными, роднит их со столь

близкими ей и любимыми ею некрасовскими стихами. И открывается выход из

мира камерной, замкнутой, эгоистической любви- страсти, любви- забавы к

подлинно”великой земной любви” и больше- вселюбви, для людей и к людям.

Любовь у Ахматовой в самой себе несёт возможность саморазвития.

И может быть потому же почти от самых первых стихов вошла в поэзию

Ахматовой ещё одна любовь- к родной земле, к Родине, к России.

Мне голос был. Он звал утешно,

Он говорил: “Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,

Из сердца выну чёрный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид”.

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

“Замкнуло слух”- не от искушения, не от соблазна, а от скверны. И

отвергается мысль не только о внешнем, скажем, отъезде из России, но и

вероятность какой бы то ни было внутренней эмиграции по отношению к ней.

Это стихи 1917 года. А вот- 1922 года:

Не с теми я, кто бросил землю

На растерзание врагам,

Их грубой лести я не внемлю,

Им песен я своих не дам.

Такие стихи не были эпизодическими эмоциональными всплесками. Это

заявлялась жизненная позиция. Недаром строки стихотворения 1922 года стали

эпиграфом к стихам 1961 года- “Родная земля”.

Любовь к Родине у Ахматовой не предмет анализа, размышлений.

Будет она- будет жизнь, дети, стихи. Нет её- ничего нет. Вот почему

Ахматова писала во время войны, уже Великой Отечественной:

Не страшно под пулями мёртвыми лечь,

Не горько остаться без крова,-

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

В ощущении судьбы, которое появилось уже у ранней Ахматовой и которое стало

одним из главных залогов становления Ахматовой зре-

лой, есть действительно замечательное свойство. Оно основано на исконной

национальной особенности- чувстве сопричастности миру, сопереживаемости с

миром и ответственности перед ним: моя судьба- судьба страны, судьба народа-

история.

Анна Ахматова прожила долгую и счастливую жизнь. Как счастли-

вую? Не кощунственно ли сказать так о женщине, муж которой был расстрелян и

чей подрасстрельный сын переходил из тюрмы в ссылку и обратно, которую

гнали и травили и на чью голову обрушивались бесконечные невзгоды, которая

почти всегда жила в бедности и в бедности умерла, познав, может быть, все

лишения, кроме лишения Родины- изгнания.

И всё же- счастливую. Она была- поэт: “Я не перестовала писать стихи.

Для меня в них- связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я

писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей

страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было

равных”.