Стендаль. Биография и творчество. Красное и черное

«Красное и черное»

Блистательным намеченных творческих установок стал роман Стендаля «Красное

и черное» (1830). В своем вымысле писатель шел от самой жизни – случая из

судебной хроники, на который он однажды натолкнулся, просматривая газету;

заметка и послужила основой для события канвы стендалевской «хроники XIX

века», как уведомлял подзаголовок книги. Приведя юношу Жюльена Сореля, сына

плотника – вчерашнего крестьянина, во враждебное соприкосновение с

хозяевами жизни монархической Франции, однажды уже сметенной волной

революции и снова ухитрившейся продлить свои дни в виде режима Реставрации,

Стендаль создал повествование, трагедийность которого – трагедийность

самой тогдашней истории.

Дом главы провинциального городка, семинария, особняк парижского

вельможи – три ступеньки карьеры одаренного честолюбивого простолюдина в

«Красном и черном» и вместе с тем три пласта власть имущих.

Обитатели захолустного Верьера, откуда Сорель родом, поклоняются одному

всемогущему кумиру – денежному мешку. Нажиться – чаще всего путями

неправедными – спешат все: от тюремщика, вымогающего «на чай», до «отцов

города», обирающих округу. Отбросив сословную спесь, местные дворяне,

наподобие господина де Реналя, мэра и владельца гвоздильного завода,

извлекают доходы из источников, которыми прежде брезговали. А на смену этим

«владельцам замков», соперничающим в пошлости с заправскими мещанами, уже

идет делец иной закваски – оборотистый безродный мошенник и продувная

бестия Вально, не гнушающийся тем, чтобы обкрадывать бедняков из дома

призрения. Царство беззастенчивых хапуг, пресмыкающихся перед королевской

властью до тех пор, пока она подкармливает их подачками, - такова насквозь

обуржуазившаяся провинция у Стендаля.

В семинарии, куда попадает затем Сорель, готовятся духовные пастыри

этого стада рвачей. Здесь шпионство считается доблестью, отречение от

самостоятельной мысли – мудростью, рабская услужливость и бездумное

послушание – высшей доблестью. Обещая своим ученикам, спасение на небесах и

вдобавок сытость на земле, иезуиты готовят слепых в своем рвении служителей

церкви, призванных внушать почтение к «святости» трона и существующего

жизнеустройства.

После выучки в семинарских кельях Сорель волею случая заброшен в высший

парижский свет. В аристократических салонах не принято подсчитывать в слух

прибыль и разглагольствовать о плотном обеде. Зато тут столь же

непререкаемое царит почитание издавна заведенных, уже утративших свой смысл

обычаев и мнений. В глазах завсегдатаев особняка маркиза де Ла-Моль

вольнодумство опасно, сила характера опасна, наблюдение светских приличий

опасно; опасно все, что выглядит посягательством на окаменевшие традиции,

привилегии, ветхий иерархический распорядок. Среди пожилых аристократов – у

них за плечами нелегкие годы изгнания из Франции – еще встречаются люди

неглупые, предприимчивые, по-своему значительные, вроде самого маркиза де

Ла-Моль. Однако когда историческая судьба хочет кого-нибудь покарать, она

лишает его достойного потомства: лощенная светская молодежь вежлива,

элегантна, порой остра на язык, но при этом совершено, безмозгла и безлика.

Правда, когда речь заходит о защите касты, среди вельможных

посредственностей находятся такие, чья злоба и подлость может оказаться

угрозой для всей страны. На собрании аристократов заговорщиков, где Сорель

присутствует в качестве секретаря своего покровителя, разрабатываются планы

иностранного вторжения во Францию, поддержанного изнутри наемниками дворян-

землевладельцев. Цель этой затей окончательно принудить к молчанию всех

несогласных, «подрывателей» устоев и «подстрекателей», заткнуть рот печати,

искоренить остатки «якобинства» в умах, сделать все население поголовно

благомыслящим и покорным. Стендаль как бы увенчивает государственную

пирамиду верхушкой рьяных охранителей монархии, у которых корысть с

предательством родины.

Пресмыкательство перед вышестоящими и разнузданное стяжательство в

провинции, воспитание полчища священников в духе воинствующего мракобесия

как один из залогов прочности режима, стертость умов и душ «наверху» как

следствие испуга перед недовольными «низами», чужие войска как орудие

расправы перед инакомыслящими – такова эта монархия-пережиток, с

хроникальной точностью запечатленная на страницах «Красного и черного».

И как бы подчеркивая черные тени этой картины еще рельефнее, Стендаль

бросает на нее багряно-красные отсветы былого – памятных грозовых времен

революции и наполеоновских побед. Для писателя, как и для его Сореля,

прошлое – героический миф, в котором рядовые французы, затравленные белым

террором и доносом святош, черпают подкрепление своему чувству достоинства,

внутреннему протесту и хрупкой надежде. Так обозначаются масштабы

философски исторического раздумья в «Красном и черном»: Почти полувековые

судьбы Франции, прослеженные в их преизбыточной разветвленности на многих

тысячах страниц «Человеческой комедии» Бальзака, получают в резком

столкновении эпох, исподволь пронизывающем книгу Стендаля, памфлетно острое

и предельно сжатое выражение.