Овладение человеком внешним
миром — дискретный процесс: свободная воля постепенно наделяет целью отдельные
его части, структурируя пространство в соответствии с конечной природой
индивида. Функционально значимые для человека части предметного мира — вещи
определяют масштаб присутствия индивидуального интереса и становятся поэтому
предметом согласования отдельных воль. Опыт по согласованию индивидуальных
воль, воплощенных в отдельных объектах, фиксируется в классификации вещей,
которая отражает те их свойства, которые выявились как значимые для
гражданского оборота и для правовых форм распределения между членами общества
освоенного предметного пространства. Те вещи, назначение которых не может быть
исчерпано волей отдельного человека, оказываются в коллективной принадлежности.
Вещи, природа которых не допускает индивидуализации, остаются вне отношений
принадлежности и правовой регуляции.
Божество концентрирует в себе
разделяемые всем обществом убеждения о сверхъестественном, подчиняя себе часть
воли каждого индивида. Признание вещи принадлежащей божеству помещает ее вне
сферы действия свободной воли и изымает ее из гражданского оборота. Такие вещи
в качестве оборотного имущества не принадлежат никому (Gai., 2, 9; ср. D. 1, 8,
6, 2: "Quod autem divini iuris est, id nullius in bonis est"
"To, что относится к божественному праву, не находится ни в чьем имуществе").
Римляне различали res sacrae
(священные вещи) и res religiosae (почитаемые вещи): первые принадлежали
божеству на основании публичного решения (D. 1, 8, 6, 3; 1, 8, 9 рг-1), тогда
как вторые — в результате действия частного лица: место (locus) делалось
religiosus, если там совершалось захоронение (Gai., 2, 6; D. 1, 8, 6, 4).
Частной инициативы было недостаточно, для того чтобы сделать вещь sacra;
сделать же вещь religiosa мог только dominus, квиритский собственник (Gai., 2,
7; D. 1, 8, 6, 4; Sen., de ben., 7, 4, 2) 2. Режим res divini iuris (вещей
божественного права) подчиняется сакральному праву (ius sacrum) и наукой
гражданского права не изучается. Скажем, лицо, от которого зависит, допустить
ли погребение постороннего (ius mortuum inferendi), трактуется не как собственник
кладбища, а как субъект особого ius sepulchri (права захоронений). Так, если
право на кладбище принадлежит нескольким лицам совместно; ius inferendi не
подчиняется режиму общей собственности: возможно погребение по воле одного из
товарищей, вопреки мнению остальных (D. 10, 3, 6, 6; 1, 8, 6. 4).
Res publicae — это вещи,
субъектом права на которые является римский народ, populus Romanus. Они
распадаются на несколько категорий, в зависимости от функции:
— res in usu publico, вещи в
общественном (публичном) пользовании, которые эксплуатируются членами общества
как гражданами (реки, порты, дороги, театры, стадионы и проч.);
— вещи, которые служат
специфическим целям государства и изъяты из непосредственного использования
гражданами (казна, военное снаряжение и проч.);
— вещи, являющиеся объектом
коммерческой деятельности государства (ager publicus — публичный земельный
фонд).
В оппозиции к этой категории
находятся res privata — те вещи, которыми члены общества обладают как частные
лица.
Термин "singulus"
древний эквивалент термина "privatus" — наиболее адекватно указывает
на смысл этого понятия: частное лицо — это индивид как отдельный субъект,
взятый в его обособленности от остальных. Это понятие акцентирует
самостоятельную роль отдельной личности, ее автономию, которая делает
свободного индивида центральной фигурой в обществе, основанном на праве.
Это нашло свое выражение в
трактовке гражданского оборота как системы связей, основанной на индивидуальной
распорядительной власти над экономически значимыми объектами — оборотным
имуществом.
Выражение "nullius in
bonis" Гай прилагает не только к res divini iuris и к res publicae, но и к
тем res privatae, которые лишены актуального собственника (собственно res
nullius — ничейные вещи), как например, наследство до его принятия (Gai., 2, 9
= D. 1, 8, 1 рг). Эта терминология соответствует словам введения к изложению
вещного права в "Институциях" (Gai., 2, 1).
Выражение "in nostro
patrimonium" относится к особому режиму внутри категории res humani iuris,
совпадая с "in bonis esse". Оппозиция "in nostro
patrimonium" — "extra nostrum patrimonium" встречается только у
Гая, другие prudentes говорят о res in commercio и res extra commercium — вещи
в обороте и вне гражданского оборота3. Романистика Нового времени понимает под
"commercium" гражданский оборот в современном научном смысле слова
как систему отношений, регулируемых гражданским правом. В оригинальном
значении, однако, это понятие относится только к-системе индивидуальных прав,
так что "res in commercio" — это вещь, которая может быть объектом
вещного права отдельного лица (singulus, privatus). Известны слова Цельса (в
контексте сделки купли-продажи), где "res extra commercium"
противопоставлены res religiosae (Pomp., 9 ad Sab., D. 18, 1, 6 pr):
Здесь только res in usu publico
считаются res extra commercium, тогда как вещи, которые предназначены для
сделок государства с частными лицами, — нет. Это различение внутри категории
res publicae отличается от взгляда Гая, для которого все публичные вещи
являются "nullius in bonis", подобно res divini iuris. Противоречия,
в действительности, нет.
Вспомним, что Гай мотивирует
свою трактовку res publicae, указывая, что они считаются принадлежащими всей
общине как целому — "ipsius universitatis". Марциан, который так же,
как и Гай, говорит, что вещи божественного права не являются чьим-либо
оборотным имуществом ("in nullius bonis sunt" — D. 1, 8, 6, 2),
разработал иерархическую систематику вещей по субъекту принадлежности.
В первую категорию он включает
воздух, море, берега моря, текучую воду (D. 1, 8, 2, 1), противопоставляя их
всеобщую принадлежность собственности отдельных лиц ("solum dominus"
D. 1, 8, 6 pr). "Res quae universitatis sunt", как театры или
стадионы, — это общие вещи гражданских коллективов ("communia civitatium"
D. 1, 8, 6, 1), то есть res in publico usu. Здесь, как и у Гая,
индивидуальная принадлежность отличается от принадлежности общественным
единицам. Универсальность критерия, прилагаемого Гаем ("in bonis
esse"), соответствует тому, что основанием систематики является идея
принадлежности в ее наиболее адекватной форме — индивидуальной собственности.
Цельс, говоря "in pecunia populi", рассматривает публичные вещи,
предназначенные для коммерческого использования, как объект индивидуализированной
собственности государства, углубляя, но не нарушая перспективу, принятую Гаем.
Знакомство с категорией "pecunia" продвинет понимание вопроса.
Оппозиция "familia"
"pecunia" относится к древнейшему периоду римского права.
"Familia" указывает на весь семейный комплекс (имущественный и
неимущественный — D. 50, 16, 192, 2) под властью домовладыки, который поэтому
именуется "pater familias", "господин familia". В оппозиции
к "pecunia", "familia" отличается статичным состоянием.
Так, свободные люди, входящие в ее состав, не являются объектами оборота (D.
43, 1, 1 pr: "nullius sunt", "не принадлежат никому"), не
будучи res. "Familia" включает кладбища и семейные святыни — res
extra commercium. Прочие вещи именуются "familia", когда их
принципиальная вовлекаемость в оборот ирреле-вантна для отношения: этот
комплекс характеризует статус лица: домо-владыки как главы familia, подвластных
как лиц, принадлежащих к семейной группе. Этот термин поэтому используется
при описании отношений, связанных со status familiae: наследовании без
завещания и опеки.
"Pecunia" (от
"pecus" — скот) относится к вещам, которые стали объектом юридических
актов. Иными словами, "pecunia" — это имущество (из состава familia),
вовлеченное в систему волевых отношений с другими лицами, членами других
семейных групп. Так, раб называется "pecunia", когда он выступает
объектом сделки его господина с другим домовладыкой, тогда как рабы, занятые в
хозяйстве, именуются "familia". Этот пример многофункциональности
объекта, который одновременно является и familia, и pecunia, но в разных
отношениях (как подвластное лицо и как объект сделки), — наиболее показателен.
Исключая святыни, которые не подлежат вовлечению в оборот, любые предметы
семейного комплекса могут быть и familia, и pecunia. Важно, что и та вещь, в
отношении которой уже был совершен распорядительный акт, сохраняет определения,
относящиеся к familia — в качестве объекта, определяющего личный статус. На
практике это означает, что объекты семейного комплекса в архаическую эпоху
остаются принадлежать семейству (familia), даже если они отчуждены на основе
индивидуального волеизъявления как pecunia.
В качестве familia семейный
комплекс характеризует положение домовладыки в структуре семейства, как pecunia
указывает на его распорядительные полномочия по решению экономических
вопросов жизни семейства. Если домовладыка признан лишенным волевой основы
личности — furiosus (безумный), такие полномочия (auctoritas) переходят к
надзирателю (curator furiosi), что выражается как "potestas in pecunia
eius" — "власть над его оборотным имуществом" (XII tab., 5, 7),
тогда как безумный остается pater familias.
Впоследствии, по мере
формализации роли домовладыки в терминах права и утверждения экономической
трактовки отношений по поводу вещей, "familia" теряет определенность
значения и становится частью бинома "familia pecuniaque", который
обозначает в предклассическую эпоху все имущество домовладыки. Типичным
значением термина "pecunia'" становится "деньги" как
универсальное средство обмена, хотя сохраняются и реликты прежней
эмблематической трактовки (как у Цельса — D. 18, 1, 6 рг), когда
"pecunia" через указание на объект выражает индивидуализированное
распорядительное полномочие в оппозиции к статичной подвластности вещи
общественной единице (семейству или всей общине).
Оппозиция "familia
pecunia", таким образом, отражает необходимо индивидуальный характер
волеизъявления (как содержания любого юридического акта) в контексте групповой
формы социальной жизни, когда индивидуальный интерес поглощался интересом
семейной единицы. Первоначальная структурированность общества по, линии
семейства (familia) удержалась в римском праве лиц в виде привилегированного
статуса домовладыки, который был единственным полноправным лицом, и сказалась
на своеобразии правовых форм, зафиксировавших утверждение индивидуальной воли в
процессе овладения внешним миром.
Для понимания этого
центрального в римском праве — деления вещей следует иметь в виду, что правовая
форма принимает во внимание только индивидуальное волеизъявление, даже если оно
в действительности выражает интерес группы. Объект юридического акта
воспринимается как принадлежащий распорядителю, как материальное воплощение его
воли, так что сам акт указывает на полномочие субъекта и может выражать идею
принадлежности. Если возможность вовлечения вещи в гражданский оброт связана с
индивидуальной деятельностью лица, то независимо от того, кому принадлежит вещь
в статическом плане, ее обладателем в обороте (где право и фиксирует момент
принадлежности) будет считаться тот, кто сформировал саму вещь, сделав ее
такой, чтобы она вообще могла быть учтена как объект волеизъявления.
Термин "res manicipi"
несет в себе указание на критерий этого деления вещей — их подверженность
mancipium, древнему ритуалу с использованием медного бруска и весов (per aes et
libram), который в классическую эпоху стал называться mancipatio — манципация.
Это деление вещей имеет то
значение, что при отчуждении res mancipi для перехода собственности (dominium
ex iure Quiritiurrt) требуется применение специальных торжественных процедур:
ман-ципации (mancipatio) или уступки вещи перед магистратом (in iure cessio),
тогда как собственность на res пес mancipi переносится вместе с передачей
владения — traditio (Gai., 2, 19; 22). Связь этого деления вещей с режимом
отчуждения проявилась и в том, что Гай (Gai., 1, 120) рассматривает его в связи
с манципацией.
Полный список представлен в
постклассическом тексте, приписываемом Ульпиану (Ulp., Reg., 19, 1).
Связь res mancipi с mancipatio,
которая тем значимее, что in iure cessio обслуживала отчуждение любых вещей
(как mancipi, так и пес mancipi), не должна затемнять того, что само выделение
группы res mancipi исторически и логически предшествует ее фиксации по способу
отчуждения, который применялся и по отношению к свободным людям (Gai., 1, 120),
не являвшимся res. Иными словами, категорию res mancipi составляют не те
объекты, которые требуют манципации для их отчуждения, а, напротив, те вещи,
которые входят в эту группу могут быть правильно отчуждены только посредством
манципации.
Указание на критерий,
объединяющий в одну замкнутую категорию вещи, которые имели большое значение в
крестьянском хозяйстве, и те, которые, как лошадь, в античном хозяйстве вообще
не использовались, содержит приведенный текст. Животные, входящие в категорию
res mancipi, отличаются тем, что они особым образом приручены: хотя они и
приручаются под ярмом или под седлом, замечает автор, когда говорит об
исключении из их числа слонов и верблюдов, — сюжет, который в
"Институциях" Гая также замыкает рассуждение о res mancipi (Gai., 2,
16).
Известна (Gai., 2, 15)
контроверза среди классических школ по вопросу о классификации animalia quae
collo dorsove domantur — животных, которые приручаются под ярмом или под седлом
(дословно: шеей или спиной). Учителя Сабинианской школы считали, что ослы,
мулы, лошади и быки являлись mancipi сразу же как родились; авторы другой школы
полагали, что они становятся mancipi только в том случае, если они приручены; и
только если они не могли быть приручены из-за особой дикости (feritas)
применяли формальный критерий, считая, что они становятся mancipi, когда
достигнут того возраста, когда обычно приручаются. Речь не идет о вопросах
практики: в I в. специальному обучению подвергались лишь немногие особи,
юристов занимает проблема классификации. Исходя из видового определения скота,
входящего в группу res mancipi, они расходятся в том, насколько формален
критерий приручения. Если возможность приручения (doman solent) характеризует
сам вид, то действительное приручение не требуется; если этот критерий
прилагается к каждому животному а отдельности, то молодняк должен быть
исключен. Режим принадлежности диких животных (fera) имел свою специфику,
поэтому такое качество, как feritas, могло быть упомянуто лишь в том смысле,
что приручение слишком строптивых особей представлялось невозможным
потенциально, а не практически. Нерва и Прокул не хотят сказать, что res
manicipi считаются только те животные, которые актуально приручены, но
полагают, что из этой категории должна быть исключена та часть, которая обычно
и не подвергается специальному обучению. Формальный подход к строптивым особям
показывает, что требование действительного приручения авторы этой школы относят
лишь к молодым животным, которым такое состояние обычно несвойственно.
Итак, систематика обеих школ
исходит из необходимости учитывать особый критерий, который отличает те виды
скота, которые составляют категорию res mancipi, — способность животных
подчиняться управлению, 'быть послушными воле погонщика или наездника.
Оппозиция "строптивые — послушные" в рассуждении последователей
Лабеона не допускает другой интерпретации.
Способность следовать команде
хозяина свойственна и рабу. Этот критерий, однако, оказывается лишь одним из
проявлений более общего требования к res mancipi, если принять во внимание
недвижимость и сельские сервитута. Для изучаемой категории вещей существенно
то, что социальное внимание фиксирует их зависимость от индивидуальной
распорядительной воли хозяина — лица, сделавшего их объектом гражданского
оборота. Именно хозяин наделяет эти вещи общепризнанной экономической функцией,
формирует их и тем самым выявляет свою власть над объектом, наличие у себя
самого социально значимой индивидуальной воли. Сервитут получает существование,
лишь когда он установлен, создан как новая хозяйственная функция участка
(возможность прохода и проезда, прогона скота, проведения воды). Поле (fundus)
получает функциональную определенность только в процессе его обработки.
Раз вещь индивидуальным усилием
вовлечена в сферу влияния одной семейной группы, она может быть в принципе
переведена и в другую посредством адекватного распорядительного акта. При этом
претендент на производную связь с такой вещью обратится к ее общепризнанному
распорядителю: момент индивидуальной подвластности, необходимый для создания
качественно определенной вещи, открывает возможность для дальнейшего
нормативного волеизъявления по поводу этой вещи.
Передача роли распорядителя
требует особого ритуала, который бы сделал обмен ролями действительным для
социальных единиц, вовлеченных в отношение. В противном случае воля сторон
останется на уровне оборотной распорядительной активности, а принадлежность вещи
в статическом плане не получит социального признания: семейная группа не может
усвоить вещь чужака. Особый режим отчуждения оказывается адекватным выражением
специфики этой категории вещей и фиксируется правом.
По мере утверждения
индивидуального начала в римском праве различение вещей на res mancipi и res
пес mancipi теряет первичное основание и в классическую эпоху подменяется
экономическим — res pretiosiores (особо ценные вещи), затем начинает
восприниматься как пережиток древнего формализма и официально отменяется в 531 г. (С. 7, 31, 1, 5).
Сходной логике подчиняется
другое деление вещей: species — вещи, ценные своей индивидуальностью (res
mancipi, авторские изделия), и genera — вещи, ценность которых определяется по
их роду и количеству (деньги, продукты массового производства, сырье). В
римской правовой науке эта систематика выражена слабо и часто подменяется
делением вещей на заменимые и незаменимые. Последняя терминология преобладает и
в современной науке со времен Савиньи. Между тем эти деления имеют
принципиально различные концептуальные основания. Species, индивидуально
определенные вещи, несут на себе печать личности их хозяина. Этот
концентрированный личный интерес определяет необходимость сохранения
целостности их качеств в обороте. Отсюда право хозяина требовать возвращения
самой вещи, неподверженность этих вещей делению и замене помимо воли хозяина.
Стих и Памфил — индивидуально
определенные рабы; деление обязательства по их передаче в собственность (dare)
среди нескольких кредиторов (или среди наследников одного кредитора) возможно
лишь в идеальной доле. Если предметом обязательства являются неопределенные
рабы (genera), то возможно (а при совпадении числа рабов с числом кредиторов
необходимо) деление предмета обязательства по объектам. Раб, носящий
индивидуальное имя (которое субъект волеизъявления счел важным упомянуть в договоре),
представляет собой качественно определенную целостность, поэтому доля
обязательства, предметом которого являются несколько таких рабов, представляет
собой сумму идеальных долей каждого раба.
Если субъективно насыщенная
связь хозяина с вещью отсутствует, species становится принципиально заменимой
на вещь того же рода, даже если это авторское произведение искусства. Напротив,
вещи, определяемые родовыми признаками и количеством, могут получить
индивидуальную определенность, если, например, деньги рассматриваются как
нумизматическая коллекция и т. д. В то же время родовые вещи могут быть
объектом сделок, только если они подверглись некоторой индивидуализации,
поскольку, скажем, вино вообще не мо-кет быть предметом соглашения. Однако
именно когда достигнута определенная степень индивидуализации, скажем, если
зерно, масло или вино помещены в сосуд определенного объема с клеймом
производителя и возникает т. н. genus limitatum — индивидуализированная вещь,
заменимость становится действительно полной. Кредитору все равно, какие из
сосудов данной партии попадут к нему, и возможность замены теряет всякое
экономическое значение, так как качество и количество вещи как установленного
объекта сделки получило устойчивую определенность. Заменимость может служить определением
genera, только если она понимается в субъективно-психологическом, а не в
объективно-экономическом смысле.
Формализация отношений по поводу
вещей ведет к постепенному отождествлению двух категорий, подменяя волевой
момент объективным критерием. Римские классики поэтому чаще говорят о вещах,
которые ценятся по весу, числу и мере — "res quae pondere, numero, mensura
consistunt (или continentur, или valent) " (GaL, 3, 90; D. 12, 1, 2, 1;
23, 3, 42; 30, 30 pr; 35, 2, 1, 7; 44, 7, 1, 2).
Текст противопоставляет вещи,
которые можно заменить при исполнении обязательства на вещи того же рода, и те
вещи, которые такой замене сами по себе не поддаются, — но при этом остается в
рамках различения рода и вида. "Другие вещи", о которых говорится в
тексте, — это species, и их незаменяемость помимо воли кредитора предстает лишь
одной из характеристик этой категории, значимой для отношений займа (mutuum).
Возможность вернуть вещи того же
рода отвечает необходимому потреблению (fungi) таких вещей в процессе использования
(особенно при договоре займа, когда должник становится собственником вещей,
взятых в долг). Эта специфика создает основу для подмены оппозиции "genera
species" делением на вещи потребляемые ("fungibiles", термин
введен в XVI веке Ульрихом Цазием) и непотребляемые. Однако возможна сдача на
хранение (depositum) родовых (потребляемых) вещей с требованием вернуть те же
самые вещи (D. 16, 3, 24). При этом genera становятся species, хотя и остаются
с необходимостью потребляемыми в процессе их хозяйственного использования.
Критерий потребляемости относится к объективным функциональным качествам вещей
(как топливо, сырье, пища) и связан с наличием индивидуального качества вещи
лишь опосредованно существуют и потребляемые индивидуально определенные вещи,
возможно также, чтобы родовая вещь была непотребляемой.
Сходным образом объективный
критерий прилагается к другой оппозиции вещи делимые и неделимые. В природе все
вещи делимы практически до бесконечности, в праве делимыми считаются вещи,
части которых удерживают качество и функции исходной вещи. Вещи индивидуальные
всегда неделимы. Однако это деление вещей принципиально отличается от деления
на genera и species, поскольку игнорирует индивидуальную определенность и
принадлежит плану объективного. Если, например, ager Sempronianus прекращает
существовать как таковой после разделения на части, то все же каждая часть
остается полем.
Римляне обозначают делимые вещи
описательно "res quae divisionem recipit" (D. 45, 1, 4, 1) На
неделимость указывают два термина "individuus" и
"indivisus". Последний относится только к актуальному состоянию вещи
(D. 8, 1, 17, 30, 26), первый — указывает на отсутствие самой возможности
деления. Иногда, подчеркивая природу неделимости, римляне обозначают неделимые
вещи как те, что нельзя разделить, не уничтожив или не повредив, "quae
sine intentu (sine damno) dividi non possunt" (D. 6, 1, 35, 3; 30, 26, 2;
35, 2, 80, 1). Такая неделимость самой вещи требует деления между кредиторами
оценки вещи и установления приоритета прав среди нескольких кредиторов, когда
тот, кто получил саму вещь, компенсирует остальным ее стоимость пропорционально
их доле
Стоическая философия
представляла мир состоящим из двух основных элементов: материи (ouaia,
substantia) и духа (spiritus), наполняющего предметы и сообщающего им их
сущность как частям вселенной. Вещи, "quae uno spiritu continentur",
это цельные, вещи (corpora unita или continua), элементы которых не имеют
самостоятельной сущности. В отличие от них составные вещи, (corpora composita
или connexa) даны как функционально определенные единицы, объединяющие в себе
несколько самостоятельных вещей. Прибегая к терминологии немецкого романиста
XIXв. О. Вангерова, можно сказать, что простые вещи представляют собой
органическое соединение элементов, тогда как вещи составные — механическое.
Собирательные вещи (quae ex
distantibus corporibus sunt или universitates10) состоят из предметов, которые
удерживают свою индивидуальность ("constat singulas partes retinere suam
propriam speciem" — D. 6, 1, 23, 5), но воспринимаются как составные части
одного целого. Собственно вещью среди приводимых классиками примеров является
стадо (grex11). Его особенность заключается также в том, что стадо остается
прежней вещью, несмотря на смерть или рождение отдельных составляющих его
особей (D. 22, 1, 39; 30, 21 и 22).
Сходным качеством обладает
таверна (D. 20, 1, 34), вилла с аграрным инвентарем (fundus cum instmmento,
fundus instructus — D. 31, 10; 33, 7, 19; 33, 7, 28) и любое коммерческое
предприятие. Конгломерат продолжает существовать как самотождественное целое,
несмотря на усвоение внешних элементов или появление плодов (доходов),
происходящих из него самого. Он является единым объектом вещных исков (D. 6, 1,
1, 3; 44, 2, 21, 1), узуфрукта (D. 7, 1, 69), а также залогового права (D. 20,
1, 13 рг; 20, 1, 34). Но, например, ворованная овца, попадая в чужое стадо,
хотя и входит в него (D. 41, 3, 30, 2), не сливается с целым, сохраняя особый
правовой режим (D. 6, 1, 2), и может быть изъята прежним собственником. Если
стадо уменьшилось до таких размеров, что оно не может считаться стадом (ut grex
non intellegatur), то узуфрукт, установленный на него, прекращается (D. 7, 1,
68, 2; 7, 4, 31).
Рассматривая функционально
определенное составное целое как единицу, когда утрата одного из элементов
уничтожает вещь как таковую, prudentes включают в категорию собирательных вещей
театральную труппу, хор, группу носильщиков лектики (D. 21, 1, 34 рг; 45, 1, 29
рг), если составляющие их рабы воспринимаются как устойчивый коллектив.
Различение составных и простых
вещей имеет значение для многих правовых институтов. Отчуждение части составной
вещи не означает отчуждения целого, если другая часть не принадлежит
отчуждающему вещь лицу. Слияние чужой вещи с вещью собственника в одну простую
вещь переносит право на нее собственнику целого (D. 6, 1, 23, 2—5). Если чужая
вещь стала частью составной, то ее прежний хозяин должен сначала требовать
отделения ее от целого и выдачи посредством actio ad exhibendum, чтобы затем
вчинить иск о собственности. До тех пор пока вещь является частью чужой вещи,
собственник не может ее изъять. XII таблиц запрещали собственнику требовать
бревно, использованное в чужой постройке (tignum iunctum), пока цела сама
постройка (D. 6, 1, 23, 6). В этом запрете проявился рационализм живой
практики: право защищает ценность целого, созданного производительным трудом,
отводя части подчиненное значение. Запрет может быть распространен на любые
составные вещи, если их рассматривать как простые, акцентируя внимание на
индивидуальной определенности таких вещей (species).
Часть вещи (pars rei) — при
правовом подходе — это элемент большего целого, без которого оно теряет свое
качество. При этом часть может быть связана с целым не материально, а
функционально. В обоих случаях она принадлежит целому, и любые сделки с вещью
распространяют эффект и на ее части. В то же время часть составной или
собирательной вещи может быть объектом правоотношений, отличным от всей вещи.
Например, отчуждение замка переносит и право на ключ, но не наоборот. Часть
(pars, portio) следует отличать от доли, или квоты (pars pro indiviso — часть
нераздельного целого), которая представляет собой абстракцию. Только при
наличии функциональной определенности фрагменты вещи или предметы, соединенные
с целым, считаются частью вещи в правовом смысле. Так, например, пифосы для
хранения зерна или вина, вкопанные в землю в погребе, зернотерки, винодавильни
не считаются частью дома, но считаются частью зерно- или винохранилища (D. 18,
1, 76 рг; 19, 1, 17 рг). Ключи и замки всегда принадлежат зданию, даже если они
отделены от него. Выкопанная земля, песок, глина и проч., срубленные и
срезанные насаждения (ruta et caesa — выкопанное и срубленное) не являются
частью участка (D. 19, 1, 17, 6; 18, 1; 10, 4, 5, 2; 18, 1, 66, 2; 50, 16,
241).
Примечательно противопоставление
pars fundi (части поля) и instrumentum fundi (инвентаря), которое важно для
понимания категории недвижимых вещей: стационарное производственное
оборудование, в отличие от построек, не является недвижимостью — разве что оно
установлено в специализированных помещениях, определяя функцию самих
сооружений.
Instrumentum fundi принадлежит к
побочным вещам, аксессуарам, режим которых никогда не совпадает с режимом
главной вещи. К instrumentum fundi причисляют (D. 33, 7, 8 рг) рабов, занятых в
сельском хозяйстве (fructus quaerendi gratia), пахотных быков, плуги, бороны и
проч., затем различные инструменты для уборки урожая (fructus cogendi causa),
наконец, приспособления для его хранения (fructus conservandi gratia) и
переработки (D. 33, 7, 9; 10, 11, 12 pr; 16, 1; 25 pr; 26, 1). Выделяют также
instrumentum domus (например, противопожарное оборудование), от которого
отличают ornamentum domus (D. 33, 7, 12, 16; 50, 16, 245) —украшения дома
(статуи, картины и проч.). Побочные вещи не являются частью дома или другой
главной вещи, хотя бы они были соединены с ней.
Вещи, установленные в доме,
являются частью дома только в том случае, если они необходимы для его
функционирования и входят в понятие дома. Улучшения временного характера
считаются аксессуарами.
Критерий постоянного пользования
указывает Прокул (Cels. D. 19, 1, 38, 2), различая закрепленные или вкопанные
трубы (insertaet inclusa) от незафиксированных. Сходный критерий прилагается и
к мельницам, маслобойням и прочему оборудованию (Pomp. D. 33, 7, 21; lav. D.
19, 1, 18 рг) 13, но при этом он остается вспомогательным к функциональному
("perpetuus usus" Лабеона). Говоря о парусах, веслах и проч., Алфен
Вар отмечает фиксированный характер их принадлежности к кораблю, который
допускает их уподобление членам корабля ("quasi membra navis" — D.
21, 2, 44).
Различение части вещи от
instrumentum в суждениях римских юристов более согласовано с правовым взглядом
на природу вещей, чем современное понятие принадлежности, которое (в отличие от
римской accessio) исходит из идеи хозяйственной цели и игнорирует качественную
определенность вещи как основу ее единичности. Попытки пандектистов XIX века примирить
две систематики оказались бесплодны, поскольку не учитывали разницу в подходах.
Рассматривая ключ и замок как одно целое, считая надгробный монумент частью
могилы, римляне не признавали столь же существенной связь книжного шкафа с
книгами, декоративных статуй с домом, инвентаря с участком. Побочная вещь
следует судьбе главной, только если на нее распространяется волеизъявление
распорядителя. Интерпретация же воли субъекта исходит из степени природной
зависимости одной вещи от другой. Например, деньги могут быть истрачены
небольшими суммами, а могут быть переданы вместе с кошельком: необходимой связи
кошелька с деньгами нет, поэтому он не всегда следует за своим содержимым.
Проблема тары решается на основе
того, может ли содержимое быть потреблено без нее или нет.
Кувшин вина непосредственно
предназначается к застолью, и понятие вина в этом случае распространяется на
тару (Proc., D. 33, 6, 15), но цистерна не является принадлежностью вина,
поскольку для последующей транспортировки и потребления содержимое необходимо
перелить в другую тару.
Признание тары объектом легата
не означает, что она считается частью содержимого, но является результатом
интерпретации воли следователя. Критика Ульпиана, однако, не свидетельствует о
том, что Цельс допускал распространительную интерпретацию вне зависимости от
свойств тары: его рассуждение строится на том, что иногда идея меры,
определения количества продукта предполагает необходимую связь с тарой, которая
образует устойчивое единство с содержимым, качественно обособленное целое,
отдельную вещь. Уже Прокул отрицал возможность включения стационарной тары в
объект легата, если отказано вино (D. 33, 6, 15). Бочки и пифосы, которые
Ульпиан характеризует как стационарные, Помпоний (D. 33, 6, 14) определяет
через самодостаточность качества: "ad perpetuum usum vasa
reservantur" ("сосуды, предназначенные для постоянного
пользования"), — как сосуды, рассчитанные на периодическое наполнение
вином нового урожая, связанные с производственным циклом, а не с потреблением
(как вино), отчего их функциональная определенность не зависит от судьбы
содержимого.
Понятие плодов (fructus) связано
с представлением о плодоносящей вещи и включает в себя все блага, которые
возникают в ходе эксплуатации вещи, являясь производными от нее (приплод,
урожай). Права на плоды зависят от права на плодоносящую вещь, хотя и не
идентичны ему. Добросовестный владелец плодоносящей вещи становится
собственником собранных им плодов. Удержание собственником вещи прав на плоды
при отчуждении самой вещи всегда оговаривается.
Само понятие плодов предполагает
учет фактора времени, что отражается в терминологии, различающей плоды до их
отделения от плодоносящей вещи (fructus pendentes — висячие плоды), отделенные
плоды (fructus separati), собранные и усвоенные плоды (fructus percepti) и
потребленные плоды (fructus consumpti). Неотделенные плоды являются частью
вещи-матери. Отличие separatio от perceptio связано с тем, что плодоносящая
вещь может находиться у несобственника, управомоченного на получение плодов
(например, арендатора), и тогда отделение плодов (separatio) третьим лицом
(например, вором) делает их собственностью собственника вещи (D. 7, 1, 12, 5),
а присвоение (perceptio) плодов пользователем вещи (если, скажем, арендатор
сумел отнять плоды у вора, поймав его на участке) — собственностью
пользователя.
Особый режим плодов сказался в
выделении категории собранных, но не потребленных плодов — fructus extantes
(существующие плоды). Эти плоды являются отдельными вещами, но право на них
по-прежнему зависит от прав на плодоносящую вещь. Например, недобросовестный
владелец обязан восстановить собственнику, виндицирующему свою вещь, также и
плоды. Если они на момент. itis contestatio были потреблены (fructus consumpti)
и не могут быть зиндицированы, собственник истребует их по кондикционному иску.
В определение плодов входит их
потенциальная потребляемость, которая противопоставлена стабильному
существованию плодоносящей вещи. Хозяйственная цель плодоносящей вещи заключается
в периодическом производстве плодов, отделяемых от нее без ущерба для ее
ценности. Потребление плодов может рассматриваться как особая фаза в
эксплуатации вещи-матери. Период, когда отделенные плоды еще не потреблены, а
новые еще не появились, в принципе не отличается от той фазы, когда новые плоды
еще не собраны (fructus pendentes):
o
право на плоды есть отражение прав на хозяйственное использование
o
плодоносящей вещи.
Выгоды, полученные от вещи не
непосредственно, а в результате сделок, связанных с ней, или при участии
третьих лиц, не являются плодами (доходами), даже если в отношении они
представлены как зависимые от вещи.
От естественных плодов отличают
плоды цивильные — собственно доходы (redditus), например от сдачи вещи в аренду
(D. 22, 1, 19 рг). Источники уподобляют плодам ("loco fructuum")
услуги зависимых лиц — mercedes (D. 5, 3, 29), ренту, взимаемую с земельных
участков, — pensiones (D. 22, 1, 36), проценты с капитала — usurae (D. 22, 1,
34). В последнем случае Ульпиан оговаривает, что уподобление основано на том,
что usurae входят, в требование наследства, отказа по завещанию и иска доброй
совести из опеки. Здесь признание права требования предшествует классификации
вещей, и уподобление процентов плодам вторично.
Критерий потребляемости
исключает из числа плодов дитя рабыни (partus ancillae) — в отличие от приплода
животных (fetus). Среди молодняка стадных животных плодами считаются только те
особи, которые не вошли как составная часть в стадо (D. 7, 1, 62, 1; 68, 2; 69;
70; 21, 5). Критерий, по которому плодоносящая вещь не подвергается ухудшению
при отделении плодов (что связано с возобновляемостью плодов из-за
периодичности генерации), не позволяет считать плодами земельного участка
деревья, полезные ископаемые, сокровища (D. 23, 3, 32. 23, 5, 18 pr; 24, 3, 7,
13; 50, 16, 79). Минералы считались плодами только в том случае, если
месторождение признавалось способным возобновлять запасы ('Wee in. fructu est
marmor: nisi tale sit, ut lapis ibi renascatur, quales sunt in Callia, sunt et
in Asia" — "Мрамор не входит в плоды, разве что он таков, что камень
там возобновляется, каковы (месторождения) в Галлии и некоторые в Азии".
D. 24, 3, 7, 13; ср. ibid., 7, 14) 15.
Далее, некоторые, вещи являются
sunt quaedam in <corporales> телесными, некоторые бестелесными.
Это деление вещей восходит к
философским построениям, представленным у Цицерона (Cic., Top., 5, 26—27),
который, вслед за своими греческими учителями, различал вещи, которые
существуют (res quae sunt), и вещи, которые мыслятся (res quae intelleguntur),
т. е. материальные предметы и абстрактные понятия. Тонкая систематика Гая
"quae lure consistunt" (параллельное место "Институций"
Юстиниана — I. 2, 2, 2 содержит "quae in lure consistunt",
"которые заключаются в праве") различает вещи как части предметного
мира от правовых понятий, которые представляют предметом требования не сами
вещи, права по поводу вещей. Наследство включает телесные вещи, но право на
обладание ими (и другими элементами наследства) — право преемства (ius
successions) — представляет собой абстракцию, правовую категорию. Эта
систематика лежит в основе структуры 'Институций" — лица, вещи, иски,
где категория вещи (res) обнимает и вещи, и права (вещные, наследственные,
обязательственные). При этом право собственности (dominium) относится к
телесным вещам, а способы приобретения права собственности подаются как способы
приобретения res corporales. Только телесные вещи могут быть объектом владения
и приобретения по давности (usucapio).
В то же время учение о
бестелесных вещах приводит к тому, что права тоже считаются объектами обладания
и приобретения. Классификация функционально определенных прав на (чужие) вещи
как узуфрукт, сервитуты — среди res incorporales отражает особенность подхода
римской правовой мысли к таким явлениям: считая, например, узуфрукт res,
объектом, римляне могли говорить о его принадлежности лицу по парадигме
"meum esse", считать его вещным правом (подобно тому как собственнику
принадлежит сама телесная вещь в ее функциональной целостности) и защищать его
виндикационным иском. С другой стороны, о владении узуфруктом (чтобы выразить
управомочение узуфруктуария на посессорные интердикты) римляне говорят лишь по
аналогии с владением (possessio) телесными вещами — "quasi
possessio".
1.
Дигесты Юстиниана=Digesta Ustiniani/
Пер. с лат. Л. П. Кофанова и др.; Отв. ред. и авт. введ. Л. Л. Кофанов; Моск.
гос. ун-т им. М.В. Ломоносова и др. -М.: Статут: Консультант плюс, 2002. -
(Золотая коллекция). Т. 1, кн. 1-4, 2002. -583 с.
2.
Дождев Д. В. Римское частное право:
Учебник для вузов/ Под общ. ред. академика РАН, д. ю. н., проф. В. С.
Нерсесянца. – 2-е изд., изм. и доп. – М.: Издательство НОРМА, 2003. – 784 с.
3.
Пиляева В. В. Краткий словарь по
римскому частному праву/В. В. Пиляева; Междунар. объед. фонд
"Гармония". -М.: Изд. А. В. Калашников, 2001. - (Образование.
Информация. Культура и экология). - 248 с.
4.
Черниловский З. М. Римское частное
право/З. М. Черниловский. -М.: Проспект, 2001. -220 c.
